Прижался нежно и требовательно, сжав волосы на затылке в кулак.
- Я сам не думал, что начну просто подыхать от того, какой ты с НИМ, понимаешь? – горячий выдох мне в губы, и от опаляющего дыхания прошла по телу дрожь.
И все...
Следующие несколько минут мы просто лизались как полоумные, терзая губы, подминая друг друга под себя, ласкаясь, гладя тела, и я даже не заметил, когда и как стянул с него футболку, сам оставшись без олимпийки, улетевшей куда-то на пол. Но когда голая кожа груди прижалась к такой же обнаженной его – это был как разряд тока, и только тогда я понял, что мы оба остались в одних джинсах.
А потом перестало хватать воздуха. От пронзительной нежности, от одуряющей страсти, от дикого желания, от передоза всей той химии в крови, называемой любовью, распирающей вены на разрыв...
Мне хотелось орать...
Я прижимал руки Свята над головой, и, сидя на его бедрах, вылизывал ему шею и подбородок, вдыхая запах его кожи, смешанный с ароматом парфюма. А он тихонько стонал, запрокинув голову, судорожно втягивая воздух сквозь сжатые зубы, суша этим свои губы и их хотелось облизать.
Они пахнут очень по-разному мои твинсы. Мелкий увлекается эфирными маслами, тот запах, от которого я шалел еще в начале нашего знакомства, не понимая, что именно может такпахнуть, был аромат пачули.
А Свят всегда пахнет очень по-мужски, горьковато-терпко, не знаю, самцом. Он пользуется Pour Lui, но эта вода на его коже приобретает совсем не такой, как во флаконе, запах. В тысячи раз притягательнее. Как новая кожа, дорогой табак, сожженное дерево... Так на грани, балансируя, до одурения тонко, что хочется бесконечно вдыхать этот запах.
А иногда, еще до этой истории со СПИДом, когда эти сволочи занимались любовью без меня, именно по смешению на них этих запахов, я этовычислял по первому же вдоху того убойно-неповторимого микса, которым могли пахнуть только мои клоны и только после секса.
...опускаясь ниже по его телу, целовал ямочки возле ключиц, впадину грудины, вылизывал соски, втягивая их, покусывая, потом тихонько дул на влажную кожу, и моего зверя, до невозможности горячего, от этого выгибало и трясло, он протяжно мычал, а я улыбался и снова дарил ему ласку…
Нежность, которая, оказывается, так нужна даже дикому зверю.
... до собственного ощущения экстаза, когда уже не мог и сам удержаться от стона.
А Свят шептал мое имя, как в горячке, как в беспамятстве, прося еще и еще.
Возбужденный, нежный, плавящийся под моими руками и губами, отдающийся им на полную, выглядевший в этом состоянии таким откровенно беззащитным, он вызывал во мне такую бурю чувств, что все это ощущалось на грани реальности.
Транс.
Как будто я был или очень пьян, или обдолбан до изумления...
Я сидел на его бедрах, упираясь пахом в его, и сил не тереться друг о друга не было...
До скулежа мешали джинсы, но я понимал, что если сейчас не удержусь и начну срывать их и с себя и с него, то без убойного траха тут не обойдется.
А я ведь обещал...
Хотя и понимал, что в том трансе, в который я ввел нас обоих, нам сейчас будет по хуй даже если здесь и сейчас материализуются наши родители.
Я вцепился в его ремень, оттягивая его как можно ниже, целуя открывшуюся под ним кожу, ту самую блядскую дорожку, однажды и навсегда ставшую для меня мозговыносящим, зубодробильным кинком на теле моего зверя, и мне в плечо впились его пальцы. Он удерживал меня на том уровне, он хотел большего, чем я сейчас ему давал. И я положил ладонь на его член под джинсами, сильно стискивая пальцами.
Блять, по-моему, еще никогда ТАК сильно я не хотел ему отсосать. Я мог бы довести его до оргазма всего за несколько резких движений, я знаю... Видел его состояние и понимал, что заставить его кончить сейчас для меня не составит никакого труда.
Но я не хотел ТАК. Не хотел резко. Не хотел быстро.
Я жадно гладил его внизу, следя за выражением его лица, кусал, мял бедра и пах, и конечно все это через джинсы, сам облизывая губы, сглатывая, чувствуя, что с удовольствием бы сейчас напился, утолил жажду, пока только эту.
А другая жажда, сексуальная, тоже становилась все сильнее, напряженнее, яростнее, и в паху была уже такая тяжесть, как будто вместо яиц были бильярдные шары.
Нет, я не чувствовал, что вот-вот кончу, это было просто жесточайшее томление, жесточайшее желание выпустить наружу член, и почувствовать к нему хоть какие-то, но не свои, прикосновения. Губ, пальцев, языка, или просто обнаженного чужого тела, не важно...
Свят выгибался мне навстречу, подставляясь бедрами и пахом под мои руки, судорожно выдыхая, сдерживая резкие стоны, кусая губы, приводя себя болью в более менее вменяемое состояние, чтобы не дать крыше сорваться окончательно.
Я смотрел на его чуть подрагивающий кадык, покусанные губы сводили меня с ума, и нежно-больно полосовали мозг своей доступностью, своим очевидным желанием ласкать, целовать...
Они приоткрывались, и я видел, как Свят их облизывает, оставляя тускло поблескивающую влагу и, не выдержав, кусая его член под тканью, вытянул руку, пальцами касаясь его нижней губы, и тут же рука была перехвачена за кисть, и мой большой палец оказался в его рту, обхваченный ненасытными губами и обласканный нежным мокрым языком.
Господи...
Полустон-полувздох, который издал Свят в эту секунду, ударил по нервам...
Я едва не взвыл от пронзительного, невероятно резкого чувства эйфории, горячей волной прошедшего от паха вверх, и захлестнувшего мозг, наполняя его ощущением убойного экстаза и жаждой еще большей близости.
Сердце грохотало в ушах почти беспрерывным набатом, отдаваясь в висках, в горле, под ребрами и еще ниже, в паху, где, казалось, оно пульсировало так нестерпимо давно и так потрясающе настойчиво...
Даря ему ласку, даря себя без остатка, я сам захлебывался в чувственной нежности, граничащей с диким адреналиновым восторгом, заставлявшим сладко сжиматься все внутренности (или что там, мать его, могло так кукожиться внутри), к моему зверю.
И все это было может и потому, что понимал, видел, КАК он сейчассебя чувствует рядом со мной.
