Лин еще раз проверил расчеты, велел переделать звенья для мачт. Когда их переделали, Глазунов стал поднимать мачты.
Морозный, ветреный январь стоял на площадке. Кругом была степь, оттуда резкий, как хлыст, налетел ветер. Бак гулко звенел. Перчатки примерзали к железу.
Замерзшие люди забегали греться в деревянную конторку. Бак с водой, раскаленная печка, девочка-уборщица, дремлющая на лавке и вздрагивающая от хлопанья двери, — таких уютных уголков много на каждой стройке.
Мачты собирались из звеньев сверху вниз. Сначала подняли верхнее звено. Удерживаемое канатами (расчалками), звено повисло высоко над землей. Верхолазов Алексеева и Лысого послали на эту качающуюся верхушку укреплять расчалки. Они полезли по висячей лестнице, жалобно звякающей и гнущейся под ногами. Лысому все время казалось, что земля бежит от него. Наконец, они влезли на верхушку. Нельзя было понять, на чем она держится. Внизу, белая, дрожала земля, на ней копошились маленькие люди в синих ватных штанах, похожие на китайцев.
Вдруг заиграли лебедки, верхолазов стало качать. Лысый закрыл глаза.
Когда верхолазы все-таки благополучно спустились на землю, Алексеев замурлыкал песню.
— Молодец! — сказал ему прораб.
— У нас все молодцы! — ответил Алексеев.
В жестокие морозы люди лезли наверх и, зацепившись железной цепью предохранительного пояса о какую-нибудь точку, воевали с обледенелыми канатами. Звено подтаскивалось к звену, скреплялось болтами. Мачта росла и, наконец, последним, восьмым звеном прочно и тяжело становилась наземь.
— Еще одна, — говорил охрипший Глазунов. Он снимал капелюху и вытирал пот со лба. Несмотря на морозы, ему было жарко.
Бак стоял теперь в конвое стрел. Круглые заклепки тускло поблескивали, как солдатские пуговицы на френче. Некоторые заклепки были обведены мелом, около них написано на железном листе: «Срезать», или «Зачеканить», или «Заварить». Похоже было на корректурный лист.
О баке знали широко окрест. Знающие люди качали головой:
— Как бы расклепывать не пришлось.
Лин в ответ посмеивался. Его беспокоили только морозы: в такие морозы железо хрупко.
— Мне снился бак, — смущенно рассказывала жена начальника, — будто бак поднимала, а он упал.
Начальник, как и Лин, смеялся и размешивал сахар в стакане.
— Если бак упадет, он упадет нам на голову.
Пятую стрелу поднимали с земли целиком. Схваченная за горло блоком, она покорно шла вверх.
Вдруг сверху что-то полетело и, звякнув, упало наземь.
— Гайка, что ли?
Помощник прораба Поливянный нагнулся и ахнул. Глазунов бросился к нему.
— Что такое? — тревожно крикнул он.
Поливянный растерянно вертел в руке железный осколок.
— Ролик... лопнул... — прохрипел он.
Глазунов снял капелюху и вытер потный лоб. Позвонили Лину.
Перепрыгивая черев канавы и кучи железа, Лин уже бежал к баку. Ему молча подали обломок. Лин взял его, посмотрел и скрипнул зубами:
— Чугун...
Кромку огромного чугунного ролика срезало скосившимся канатом, словно это был не чугун, а лед, дрогнувший в марте.
— Что будем делать, хозяин? — тихо спросил прораб.
— Ролик менять, — резко ответил Лии, — вот что делать. Немедленно менять ролик. И никакой паники.
Но сам он был мрачен и темен. Он унес к себе обломок и опять и опять рассматривал серые зерна излома. Он возился с чертежами. Проверял расчеты. Потом, обхватив голову руками, долго сидел молча.
Вечером он сказал начальнику:
— Подымать на таких роликах рискованно.
— Вывод?
Лин пожал плечами.
— Буду подымать. За роликами сам следить буду. Других нет.
Для испытания канатов и роликов Лин произвел пробный подъем бака на триста миллиметров. Стрелы и канаты выдержали испытание. Лебедки работали дружно и плавно. Тогда Лин составил список лучших такелажников, которым поручил проверить состояние всех стрел, канатов, узлов, жимков, болтов. Все проверявшие дали личную расписку в том, что они сами осмотрели свой блок или канат и нашли его в полном порядке. Человек осознает себя в ответственности. Каждый из этих такелажников с чувством великой гордости щупал канаты.
Ночью Лин, присев на край стола в конторке, проверял «список мелочей»: что сделано, что нужно сделать.
— Ты все сейчас отстаешь. Колодочка, — сказал он скуластому бригадиру, — чтоб к утру канат на лебедке был.
— Понял. — Колодочка, прищуривая левый глаз, бросает папироску на пол, приминает ее осторожно подошвой, натягивая рукавицы. — Понял.
Он выходит, негромко хлопнув дверью.
— Обойди бак и иди спать, — говорит Лин Глазунову. — Спать надо. Спать.
— Ну, спасибо, что еще раз зашел, — тепло и тихо отвечает Глазунов. — Да, спать...
На стене — часы-ходики. Двадцать минут третьего. Морозная ночь бредет по площадке. Подъем завтра.
Утром в конторе рвали на полоски кумач. Вороха красных лент валялись на столе. Было похоже — люди готовятся к праздничной демонстрации.
На площадке устранялись последние недоделки. Как всегда бывает, в последний момент их оказалось много. Лин был всюду: он сам ходил осматривать якоря, зачалки, лебедки. Вокруг места подъема уже стояла охрана.
В половине третьего Лин собрал в конторку командиров подъема. Они стояли один к одному, в брезентовых грязных плащах, валенках и капелюхах. Докуривали цигарки; сняв рукавицы, грели над печкой зябкие руки. Сбивали снег с валенок.
Лин вышел на середину с листком бумаги в руках. Это был приказ о порядке подъема.
— Подъем начать в три часа дня. Всем рабочим выдать красные повязки. Лиц, у коих повязок нет, удалять немедленно с площадки. Командует подъемом Глазунов. Он один отдает команду. Выполнять беспрекословно. Никаких советов и криков. Хочешь посоветовать — тихо передай мне. Чтоб паники не было. Ясно?
— Ясно.
— Расстановка людей такая: на якорях бригада Ломакина.
— Есть.
— Мартыненко ставит по одному человеку на каждую стрелу. Только с головой человека.
— Есть.
— Отвесы смотрит Керн.
— Есть.
— Лебедками командуют Поливянный, Беспалов, Медведев, Оборин.
— Все ясно? Прикажите всем, кто у лебедок, поднять уши на шапках. Слушать в оба. Световую сигнализацию знают все? Точка.
Он натягивает рукавицы и говорит веско:
— Это нам экзамен, товарищи.
Люди уже по местам. Глазунов несколько минут еще топчется около канатов, потом, кашлянув, говорит электрику:
— Ну, едем.
Они лезут на сигнальную вышку. Люди смотрят им вслед: вот уже долез прораб до верха, вот уже на вышке, вот хлопает рукавицами.
— Все по местам! — кричит Глазунов.
Гудит заводской гудок: три часа. Рокот раскатывается широко окрест; наконец, замирает последняя нота. Глазунов, как дирижер, разводит руками. Над лебедками — номера. Эти же номера написаны на баке возле блоков. Электрик включает лампы. Шестая и четвертая лебедки Поливянного, первая и седьмая Медведева начинают дребезжать. Медведевские — звонко. Поливянновские — с грохотом. У каждой лебедки свой голос.
Что-то звякнуло, лязгнуло на баке. Бак завозился на шпалах, заерзал. Потом плавно пошел вверх. Воробьев спокойно посмеивается в усы. Лин внизу жмет каблуком канаты. Снег кружится по площадке. Ни одного голоса не слышно. Только лебедки поют.
Бак висит уже над землей — десять тысяч пудов железа.
Лину нечего больше делать внизу. Вместе с Воробьевым они взбираются на верх башни. Здесь будет все решаться. Лин то и дело поглядывает на ролики.
Верхолаз Рыбалка лезет снимать зацепившийся канат. Сотни глаз снизу следят за Рыбалкой, за тем, как он заносит ногу, как лезет, как освобождает канат. Вдруг вся площадка ахает: канат пошел. Рыбалка повисает на нем. Ноги его болтаются в воздухе. Наконец, он цепляется ногами за канат и вылезает на верх башни.
Он смотрит вниз и отворачивается.
Воробьев указывает Лину: канаты сбились в кучу. Инженеры берут доску и начинают ею высвобождать канаты. Инженеры работают на самом краю башни. Когда они толкают доску вперед, кажется: этот их бросок — последний. Переступят край и полетят вниз.
Уже весь бак поднялся выше башни. Лин чаще посматривает на ролики. Сейчас начинается самое трудное: передача на башню. Бак вздрагивает. Потом, качнувшись, медленно подвигается по горизонтали. Теперь звенят пятая и восьмая беспаловские лебедки, вторая и третья оборинские. Остальные только подыгрывают.
Вдруг какой-то крик доносится снизу.
— Стоп! — Разом затихают лебедки. Тяжелая тишина падает на площадку.
Лин бросается к борту и кричит вниз:
— Что случилось? Что случилось?
Ему что-то кричат в ответ. Неясно. Кажется, с роликом что-то. Верхолаз полез выяснять.
Проходят долгие минуты. Лин нетерпеливо спрашивает, долез ли верхолаз. Отвечают: лезет еще. Лин бросается к другому борту и кричит:
— Разнесите людям по местам хлеб и консервы...
Наконец, Лин и Воробьев сами спускаются вниз.
