Человек, следовательно, родясь мужчиной, владеет большими шансами на земное счастье, чем женщина.
В мире внешних чувств мужчина больше женщины умеет насладиться зрением и чувством вкуса; женщина же глубже выпивает чашу наслаждений любви, и этим восстановляется равновесие между ними.
Главное и постоянное различие состоит в порядке распределения наслаждений между полами, т. е. в отдельной для каждого области аффектов и умственных способностей. Мужчина наслаждается сильнее всеми аффектами, группирующимися около первого лица, а также и всей массой умственных наслаждений; женщине же предоставлена вся сладость истинного чувства, проистекающего из глубины сердца и постоянно ищущего себе точки опоры в окружающих, в сочувственном сердце другого лица. На небосклоне мужских наслаждений сияют, как солнце, все радости борьбы и честолюбия, меньшими же светилами являются здесь радости дружбы и любви, наслаждения умственного труда и вкусовые ощущения. На небесах женщины, как при рассвете дня, так и при его закате, обусловливая там свет и тьму, блестят созвездия любви и материнских чувств, бросая только свой отблеск на второстепенные малые планеты наслаждений, осязания и сердечных чувств приязни. Случается, весьма редко, чтобы кругозор мужчины или женщины мог обнять сразу обе обозначенные гемисферы. Мужчина в подобном случае, оборвав все лавры славы, вспоминает, что и ему дано сердце, и начинает любить со всем пламенем великодушной страсти. Женщина же, случается, не переставая быть подругой и матерью, обвивает себе голову бессмертным венком, купленным ценой напряжения ее умственных сил. Но весьма редко бывают подобные проявления умственного и нравственного превосходства как с той, так и с другой стороны; и в жизни каждого человека почти всегда замечается преобладание одного или другого порядка наслаждений. Когда же одна и та же личность обнимает обе сферы, тогда, по большей части, одна из них согрета яркими лучами жгучего солнца, другая же едва освещена холодным лунным светом.
После влияния особенностей пола всего сильнее действуют на образ и меру человеческих наслаждений условия прирожденного ему организма. Здесь уже нет места ни объяснениям, ни спору. Повсеместная чувствительность, отличная в каждом индивидууме, делает его более или менее способным к восприятию ощущений; преобладание же одного чувства над другим развивает в человеке потребности, удовлетворение которых и составляет наслаждение.
Многие делаются в этом отношении настоящими мономаньяками. Чем более упражняется отличительное свойство организма (а, следовательно, и отучающее ему наслаждение), тем более обусловливается и растет специальность человека, так что в конце концов он делается уже нечувствительным к тем наслаждениям, которыми он пренебрег ради предавания себя вполне излюбленному наслаждению. Мономания доводит иной раз до того, что человек, ей отдавшийся, начинает ненавидеть великое наслаждение, хотя и вполне безвинное, но не входящее в цикл обычных ему удовольствий.
Большинство людей бывает одарено вообще всеми способностями, но так, чтобы ни одна из них не могла стать преобладающим свойством человека; вот почему обыденные в мире удовольствия сводятся к общему мерилу посредственности.
Люди редко бывают озабочены отыскиванием формулы наслаждений, отвечающих их личным потребностям: они зачастую берут у фармацевта дозу наслаждения, заготовленную для общего употребления. Некоторые, наоборот, доходят до смешной изысканности при выборе все же безразличного для них наслаждения, решившись наслаждаться по рецепту той или другой литературной знаменитости прошедших времен. В свое время, быть может, рецепт как нельзя лучше отвечал потребностям эксцентрично устроенного желудка, но в настоящие дни он оказывается вполне несовременным, и вот мнимо наслаждающемуся приходится улыбаться среди мучений удовольствия, не отвечающего личным его потребностям и действующего на него как отрава. Это, разумеется, случай исключительный, общественное же мнение вообще, шарлатанствуя по-своему, сходно продает пошлым людям известные рецепты удовольствий, приноровленные к спросу текущего времени.
Хотя мерило наслаждений и приблизительно установлено полом и условиями человеческой организации, мерило это подвержено, однако, бесчисленным модификациям, совершающимся в нас во время жизненного пути.
Мы начинаем наслаждаться чувствами своими с первых дней нашей жизни, но, при тогдашнем бессилии внимающей способности, ощущаем их весьма слабо. Память не в силах привести нам ни одного яркого ощущения, поразившего нас в эти первые времена жизни; но, тем не менее мы, не можем сомневаться в том, что они и существовали, и так или иначе выражались во времена первой юности.
Не умея еще улыбаться, младенец выражает, однако, при сосании свою радость и свое благосостояние спокойным складом очертаний, хорошо известным каждой матери. Двигаясь вперед по жизненному пути своему, человек-младенец наслаждается все более и более, но в это время он все еще находится на одном уровне с животными, которые могут чувствовать наслаждение, не умея составить себе понятия ни об одном сладостном чувстве.
В нашем младенчестве свежесть незатронутых ощущений пополняет недостаток тех высших способностей, с помощью которых человек умеет впоследствии находить источник наслаждений из самых незначительных впечатлений. Это было уже выше замечено нами, когда речь шла о наслаждениях чувственных. В младенчестве, наоборот, механический процесс жизненности происходит столь живо и усиленно, что одно сознание существования уже оттеняет колоритом радования все моменты этого возраста, и на фоне этого общего благосостояния могут свободно вырисовываться все более яркие радости жизни. Всякий раз, как нервная система находится не только в полном благосостоянии, но и в состоянии легкого раздражения, наслаждение вызывается малейшим ощущением, малейшим упражнением той или другой способности ребенка. Вот почему здоровое дитя почти всегда весело. Наслаждение, впрочем, всегда под рукой, в этом возрасте и ребенку не приходится его разыскивать. Оно почти всегда бывает произведением внешних чувств и специального чувства осязания, обусловленного мускульными передвижениями сердечных, еще неопределенных чувств и весьма умственных второстепенных способностей.
Умственный труд редко увеселяет человека в раннюю пору детства, так как, по слабости интеллектуального развития, в это время всякое напряжение умственных сил слишком утомительно для ребенка и не порождает наслаждения. Дети в большинстве случаев учатся только по обязанности или ради доставления удовольствия родителям и учителям.
Человек наслаждается более всего в пору юности, когда он равно способен прижимать к усиленно бьющейся груди своей и яркие быстротечные наслаждения первых лет, и более степенные удовольствия зрелого возраста. Исключения, разумеется, мы оставляем в стороне. Юноша может стать самоубийцей; он иной раз проклинает жизнь, называя надежду обманувшей его прелестницей, но все же он – сравнительно богач, задыхающийся от избытка внутренних сокровищ. Он доказывает собой печальную реальность той истины, что «нет счастья человеку, недостойному счастья».
В то время, когда все ему улыбается, когда он властвует в мире наслаждений, когда вся природа готова, кажется, убаюкивать его счастьем, когда всеобщее сочувствие возвышает юношу до самых небес, он осмеливается зевать и улыбаться презрительно– циничной улыбкой. Находясь, по возрасту своему, в апогее счастья, он дерзает святотатственно-неблагодарно «примиряться с жизнью». Знаю, что факт проявления подобных чувств в пору молодости не беспричинен, но здесь – не место ни анализировать его, ни рассуждать о мотивах его проявления. Знаю только, что это было всегда и что это всегда будет.
Юность – время самых пылких наслаждений, и тому, кто проклинает ее, злоупотребив ее наслаждениями, приходится в более зрелые годы оплакивать попусту растраченное время и силы, употребленные в молодости на опасную игру.
Молодость приносит с собой новые наслаждения в то время, когда мы и без того можем вкусить радости всех времен жизни, но в эту пору мы менее всего способны видеть в умении наслаждаться искусство или науку. Мы стремимся в это время и вправо, и влево, то носясь над поверхностью вещей, то уходя чрезмерно вглубь, не соразмеряя ни бездны перед собой, ни ограниченности собственных сил. Только бы бороться нам!.. Только бы побеждать!.. Биться бы нам только с чем-либо, и сносить удары!.. Только бы восторгаться нам, в огне ли зажженных нами же костров или посреди плавучих льдин севера – все равно! Только бы чувствовать нам собственную жизнь и наслаждаться ею!
Первой потребностью кажется нам тогда поддерживание внутри себя тлеющего в нас огня, только мог бы он вырваться на простор через какой бы то ни было клапан… Все остальное безразлично для нас в первую пору юности.
