6
На седьмой день пути вверх по реке Джон Гоут приказал спрятать бато в зарослях.
Продуктов осталось совсем немного, одноногий значительно поглядывал на обезоруженных испанцев. С его главенством они не смирились, но и сопротивляться уже не могли. Долгая каторга, служба на галерах, унижения тюрем сделали чиклеро выносливыми и терпеливыми. Вскидывая головы, они смотрели на небо, все плотнее и плотнее затягивающееся низкими тучами.
Индеец тоже беспокойно вертел головой.
Тучи несло так низко, что их можно было коснуться вытянутой рукой.
Идти по ручью, заменившему затопленную тропу, было трудно. Но никаких троп тут не было, и направление Джон Гоут определял по магнитной игле, принадлежащей ирландцу. Илистое дно ручья на несколько дюймов засыпало прелыми листьями, сапоги тонули в чавкающей вонючей массе.
«Я очень старый… — бормотал индеец, осторожно погружая в ил большие босые ступни. — Нельзя подниматься в горы… Там лес и камни… Там темные ущелья… Там живут эвиапанома — люди, у которых волосы, всего только один пестрый клок, растут позади между лопатками… Там за скалами прячется Мэйдагас… Он хитростью и силой увлекает людей на глухие поляны и превращает их в деревья… Если такое дерево рубить, оно стонет… А на берегах узких быстрых ручьев поют птицы и каждый камень обещает быть алмазом… Я знаю…»
Если бы гости или ужасный одноногий спросили индейца, как надо правильно поступать, он бы ответил, что правильнее всего — вернуться. Он напомнил бы, что надвигается сезон дождей. Через несколько дней, напомнил бы индеец, весь этот лес зальет водой, даже возвышенности. Тут нельзя будет лечь на землю без опасности утонуть. Даже в гамаках можно будет утонуть, так высоко поднимется вода. Будут вырваны корни, нигде не останется ни одного сухого места. Даже незатопленного места не останется. Чиклеро бегут от тех, кто держал их в железах, но можно считать, что они от них уже убежали, здесь их никто не догонит. И два белых и черный с ними тоже убежали, это так. Теперь про них все забыли, можно вернуться. Если поспешить, то это можно успеть. Вот-вот, может, через день-два хлынут ужасные проливные дожди. Даже птицы и звери надолго уходят из лесов, когда начинается сезон ливней.
Индеец утирал ладонью мокрое от духоты лицо.
Жалел он только ефиопа. Раньше он никогда не видел таких маленьких черных людей с приплюснутым носом и кудрявых. Если бы они вернулись по мутной, вспухающей под дождями реке, его жена могла бы понести от такого интересного черного человека. Родился бы сильный сын. Брызги воды, пыльца с растений красиво подкрасили ефиопа, навели смутные пятна на блестящие лицо и плечи. Индеец нисколько не жалел белых, но страшно жалел, что черный умрет вместе с ними.
— Абеа?
Индеец кивал.
А испанцы посматривали на маленького ефиопа с тайным страхом.
Они надеялись только на чудо, ведь ничто другое человеку в такой стране помочь не может. Оба с затаенным страхом прислушивались к тишине джунглей. Чтобы отвлечь их от ненужных мыслей, Джон Гоут у костра пересказывал некоторые слова боцмана. Правда, тучи теперь ползли так низко, что голова кружилась от быстроты их движения. У чиклеро были темные сморщенные лица, как подгнившие тыквы. Гладкие волосы, такие же черные, как глаза, они подвязывали грязными ремешками. Грязь въелась во все складки кожи, от зубов остались неровные корешки. Широкие вывернутые ступни в мозолях, голени в рубцах и шрамах от тяжелых желез. Чиклеро ни от кого не скрывали, что ждут чуда. Они послушно шли за неутомимым одноногим, оглядывались на мрачного ирландца, но верили только в чудо. Они верили, что рано или поздно дотянутся ножами до горла своих врагов. К словам Джона Гоута о мертвом городе они отнеслись без особого интереса, но если человек на деревянной ноге легко проходит там, где они сами с трудом пробираются, такого человека следует слушать.
Ворочаясь в гамаке, сплетенном из травы типишири, один чиклеро случайно взглянул на уснувшего ефиопа. По голому блестящему плечу бежал ядовитый муравей туке. Сбросить такого нельзя — успеет укусить.
Увидев, что Джон Гоут проснулся, чиклеро молча приложил палец к губам.
Теперь они вместе смотрели за тем, как ядовитый туке сердито бежит по голому плечу ефиопа, быстро перебирая рыжими злыми ножками. Пробежав нужный ему путь, туке суетливо перебрался на черную шею, близко к бьющейся под потной кожей жилке, и чиклеро, как и Джон Гоут, стали ждать, когда случится укус и маленький ефиоп задергается в конвульсиях. Наверное, он даже не успеет сказать: «Абеа?» Когда ефиоп умрет, подумал чиклеро, я дотянусь ножом до одноногого. Господь лучше знает, когда нам надлежит действовать. Если я сейчас так думаю, значит, мысли эти мне подсказывает Господь. Жалко, что аллигаторы не смогут обглодать одноногого целиком, подумал он. Например, деревянную ногу унесет течением. Потом по Ориноко нога уплывет в океан. Как бы сама по себе…
А там…
Кто знает?
Найдя такое на берегу, дети могут придумать много интересных историй…
— Его не укусят, — догадался одноногий.
Чиклеро кивнул. Это сам Господь не дал ему шанс.
Аххарги-ю с удивлением изучал сознание одноногого.
Кажется, Джон Гоут всерьез уверился в том, что идет по джунглям сам — Божьей милостью. Кажется, он всерьез уверился в том, что это его собственные силы помогают ему проламывать колючие кусты, рубить ветки мачете. О сущности — ю Джон Гоут не имел никакого понятия, потому и уверовал в свою силу.
Никакого разума. Поведение всех этих существ говорит только о прихотливо перепутанных инстинктах. Они даже не могут договориться друг с другом. Они сожгли корабль, на котором могли покинуть топкие нездоровые берега. Они бросили лодку и по пояс идут в илистой воде. Правда, подумал Аххарги-ю, наши пути пока совпадают. В мертвом городе, обретя сущность — тен, я доберусь и до сущности — лепсли. А там весь мир вновь откроется предо мной. Я буду первым, кто обнимет свободного контрабандера. А неистовую трибу Козловых мы с нКва, другом милым, продадим в черные недра звезды Кванг.
7
После нескольких раздумчивых дней, смутных и душных, дождь хлынул не останавливаясь.
Потемнело.
Змея свесит голову с мокрой ветки — без угрозы. Папайя уронит плод.
Во влажной зелени мелькнет россыпь алых и белых орхидей. Выглянет в просвет глупая обезьяна. Смутится, поняв характер одноногого.
В долгом переходе ефиоп так устал, что уснул под папоротниками.
От непрерывного кипения влаги в листве, в ветвях, в прибитой траве это не спасало, но он и не искал убежища. Просто спал сидя, скрестив ноги, как, наверное, привык в далекой Африке. Индейцу, прислонившемуся к мокрой пальме, в какой-то момент показалось, что голые плечи, грудь, даже лицо ефиопа покрылись серыми пятнами. Они как бы смещались, меняли свои места. Двигались, как сумеречные тени.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
