а ведь если бы храмовые тогда нас не забрали, напугав до обморока, то я бы никогда его не встретила!
О, вот и Замира! Стоит в сторонке, слушает. Интересно, давно? Ох, прав был Адам, как всегда был прав! Ей будет очень полезно послушать. Может, в ее головке какая мысль и проснется.
— Критерии, наверное, определяются моралью общества? — высказал предположение кто-то из толпы.
— В каждом конкретном обществе — да, — моментально отреагировал Адам. — Но как быть с нашими соседями по планете? Для имперца иметь четыре жены неприемлемо, а в Халифате — вполне нормальное явление. В Княжествах устроить родителей в дом престарелых считается ужасно аморальным, и к человеку, который «натворил» такое, будут относиться с брезгливостью. А в каганате родители сами уходят в такие дома, считая, наоборот, безнравственным становиться обузой для своих детей, и презирают тех, кто сидит на шее у своих отпрысков.
— Но есть же некие общие для всех критерии нравственности.
— Конечно! — иронически воскликнул Адам. — Мы все считаем себя лучше и чище соседей, ибо наш подход — самый правильный и единственно верный. И хазары, и русины свято уверены, что весь мир их ненавидит, ибо люто завидует и мечтает их непременно поработить. При этом на секунду задуматься и логически подумать никто не способен. Попробуйте кому-нибудь в Княжествах объяснить, что Империя вовсе не стремится захватить это огромное пространство до самой Свеи, ей со своими-то пространствами справиться нелегко, что ей проще купить, чем оккупировать — вас высмеют и приведут неопровержимые доказательства всемирной ненависти и страха перед Великими Княжествами. Империя воевала с Мисром? Воевала. Войска на его территорию вводила? Вводила. Какие еще нужны доказательства? И тот факт, что войска из Мисра давно вывели, и что теперь страна живет по своим правилам, без всякой оглядки на Империю — никого не волнует! Расскажут тысячу теорий заговора, одна другой глупее, но переубедить, что их ненавидит весь мир и что их почему-то боятся — нереально. И это — всеобщая практика, любой житель каганата точно так же уверен в том же самом, но уже по отношению к себе. При этом и те, и другие презирают бедуинов Халифата за то, что они живут по другим правилам. А те, в свою очередь, если их как следует расспросить, откроют вам много нового про вашу мораль — и про не убий и про «не прелюбодействуй», и про «не пожелай имущества ближнего своего». Мой предыдущий оппонент был бесконечно прав — куда ж он делся, я не успел ему это сказать! — проблема не в том, что нет морального императива, а в том, что он есть, но ему никто не следует. А зачем нужен механизм, который не работает? И как заставить его работать?
— Я не знаю! — честно признался оппонент.
— Я тоже, — рассмеялся Адам. — Хотел бы знать, пытаюсь узнать, но признаю — точно так же не знаю. Но продолжаю утверждать, что проблему надо решать комплексно, а не разбрасываться на исправление отдельных частей механизма.
— Вы меня простите, — бросил кто-то из толпы. — Но от ваших суждений сильно попахивает демагогией.
— Конечно, — весело согласился Адам и подмигнул мне. — Каждый раз, когда нам нечего возразить, мы называем это демагогией.
— Но что тогда вы предлагаете делать? Хорошо, мы готовы признать, что надо что-то менять. Но как и что?
— А вы ждете от меня готовых решений? Я ж вам и говорю: их у меня нет. Да-да, вижу ваше разочарование. Но вы не дослушали. Решений у меня нет, кроме одного-единственного: думать. Не пережевывать жвачку чужих мыслей, не наклеивать ярлыки, стремясь найти знакомое определение и на этом успокоиться, а — думать. Искать. Мыслить. А иначе на что человеку дан этот восхитительный аппарат, спрятанный в нашей черепной коробке?
Я любовалась им — он всегда становился таким одухотворенным, когда произносил свои речи. Поискала глазами Замиру, видит ли она, как красив Адам, какой он умный и как здорово говорит, но она, видно, уже ушла. Ну и пусть, злорадно подумала я, пусть пойдет, подумает, как ей тут посоветовали. Смотри, какая фифа выросла! Даже поздороваться не подошла. А давно ли в рот смотрела, каждое слово ловила, умоляла на работу устроить. Да мне сейчас, как-то все равно, честно сказать. Бог с ней, может, сама поймет, что к чему, а нет — так нет.
Обсуждение продолжилось, но как-то вяло — то ли наелись, то ли напились. Пообсуждали разные варианты немедленного спасения мира, но, видно, предложение подумать возымело свое действие, и большая толпа разбилась на мелкие группки, в каждой из которых шел свой собственный диспут.
Быстро стемнело, Лийка начала клевать носом, и я отвезла семейство домой. Потом вернулась — забрать ребят. Народ уже постепенно расходился. На берегу остались несколько запоздалых гуляк и Адам. Марк с Йохананом тоже куда-то исчезли.
— Хочешь искупаться? — спросил меня Адам.
— Да я купальник не взяла.
Он с удивлением взглянул на меня. Действительно. Что это я? Мы ж с ним в наших путешествиях сколько раз купались нагишом, а тут вдруг на стеснительность пробило.
Мы с ним вошли в теплую воду Итиля, белея в сумерках телами, поддерживая друг друга за руку, когда спотыкались об очередной подводный камень, что были щедро рассыпаны в великой реке. Он — я это чувствовала — тайком рассматривал меня, хотя я и стеснялась того, как подурнела за последний год. Раньше бы он на меня так смотрел! И споткнувшись в очередной раз, я ойкнула и, погрузившись с головой в воду, поплыла в маслянистой черной воде.
Мы плавали, ныряли, дурачились, и я как-то впервые ощутила, как это здорово — купаться ночью, да еще и обнаженной. Совершенно другое ощущение, чем днем и в купальнике! И ведь я сколько раз купалась и обнаженной, и ночью, но сейчас все было как-то по-другому, как-то по-особенному. Даже вода совсем другая, хотя я эту реку хорошо знала, с детства.
— Ты был хорош сегодня, впрочем, как и всегда.
— Спасибо!
Мы лежали на спине, раскинув руки и покачиваясь на волнах. Черное в темноте небо, черная в темноте вода. Могло даже показаться, что вода и небо поменялись местами, и ты плывешь по теплому мокрому небу, глядя вниз, на Землю.
— Знаешь. Ты, конечно, был прав, когда пригласил Замиру. Ей действительно надо было все это выслушать. Но вот с ней ты, мне кажется, промахнешься. Ничего из нее не получится. Я была бы рада ошибиться, но она вряд ли уже готова к чему-то другому, кроме
