Сигизмунд искал глазами свой меч. Трава потревоженно шевелилась, выпрямляясь от воздушного удара. Нигде ни блеска металла, ни торчащей рукояти…
– Снова!
Дракон сделал полукруг и снова летел прямо на нас. Единственная лапа болталась, Гугол все-таки перерубил кость, крылья судорожно дергались. Во лбу нарастал блеск, я наконец увидел, что это и есть меч Сигизмунда, который тот ищет в траве. А на самом деле он всажен в череп по самую рукоять.
– Берегись!
Я швырнул молот навстречу падающему на нас чудовищу. Гугол почему-то не стал драться, отпрыгнул. Я успел увидеть мелькнувшее брюхо, стрелы всажены по самое оперение, молот шлепнул в ладонь рукоять, а сильный удар сверху швырнул меня на землю. Я покатился снова, но теперь на спину обрушилась невыносимая тяжесть, вмяла в землю, теперь уже твердую и сухую, как будто я лежал на горячей наковальне…
Я задыхался, старался удержать эту тушу, вытаскивал себя по маковому зернышку. Потом услышал голоса. Сильные руки ухватили за плечи, вытащили. Я ошалело оглянулся.
Огромная туша дракона распласталась, как раздавленная жаба. От удара о землю лопнуло брюхо, выползали внутренности, текла зеленоватая жижа, под ногами сразу захлюпало. Гугол деловито вытирал лезвие своего топора, а Сигизмунд оставил меня, подбежал к дракону и попинал в огромный череп носком сапога:
– Свершилось! Нашими молитвами, верой и чистотой наших сердец нечестивый зверь попран и низвергнут! Больше не воровать ему девственниц.
– Да, – согласился Гугол. – Вот гад, а? И так их мало, самим не хватает, а он еще… Как он их чуял? Научиться бы… Ваша милость, наш Сиг ему голову расколол с первого раза, а он еще и летал…
– Сиг?
– Да Сиг и сейчас вон порхает!..
Я перевел дух, в ребрах колет, сказал мужественно:
– Что дракон! Вот я раз курице голову срезал, так она потом еще полдня бегала. Даже зерна пыталась клевать.
Гугол сразу заинтересовался, спросил живо:
– Чем?
Я задумался, в раздражении пожал плечами:
– Откуда я знаю? Вечно ты лезешь… Сигизмунд, в другой раз так не геройствуй, хорошо?
Сигизмунд обидчиво дернул плечом, железо загремело, а сам он скривился, даже побледнел.
– Ваша милость, разве я встретил его недостойно?
– Ты встретил его отважно, но не… словом, мы из тебя великого полководца делаем, а ты? Если бы мы с Гуголом не обезножили… обезлапили его сразу, он бы цапнул тебя. Понимаешь?
– Я разрубил ему череп!
– Вот и лежали бы сейчас рядышком. Ты видел, какие когти? Каждый что лезвие твоего меча!
Сигизмунд с великим трудом раскачал и кое-как высвободил меч из толстого черепа. Глаза чудовища еще не погасли, следит за человеком с лютой злобой, но уже не двинет ни единым когтем, все мы слышали, с каким жутким хрустом хребет переломился при ударе.
Я обошел вокруг, потоптался на перепончатых крыльях. Под подошвами хрустят, как веточки, тонкие кости, пустотелые, как у гусей или кур. Спина дракона надежно защищена толстым панцирем, а по хребту так и вовсе идет небольшой гребень с шипами. Дурь какая-то, он же нападает сверху, ему бы брюхо укрывать, а не спину!
Впрочем, мелькнула мысль, что я знаю о драконах? Если драконы бьются в воздухе, то им важнее защищать спину, ведь всяк норовит ударить сверху…
Гугол взял топор, по-хозяйски обошел зверя, лезвие врубилось в тушу с неожиданной легкостью. Хлынула светлая кровь, цвета морской воды. Топор продолжал врубаться, показались ребра, широкие и тоже очень тонкие. Гугол довольно заворчал, двумя мощными взмахами расширил, показалась пульсирующая темная масса, блестящая, мокрая, еще живая.
– Хорошо, – прорычал Гугол и облизнулся. – Всегда ем печень дракона… Сиг, хочешь?
Сигизмунд заколебался.
– Да вроде бы надо не печень дракона, а сердце…
Гугол, пятясь, вытащил огромную массивную печень, она свисала с тонких, но широких ладоней, как будто он держал только что изловленного в теплой воде большого тюленя.
– Меньше слушай, – заявил он победно, – таких же… гм… героев. Или тех прибитеньких, которые песни складывают. Сердце дракона – звучит красивше, но печень – вкуснее!
Я подошел, оглядел гигантскую печень, предложил:
– В моем королевстве все стараются приходить к консенсусу. Не буду вам морочить голову, что это, скажу сразу: предлагаю есть печень, а рассказывать, что ели сердце. Ведь такая ли эта неправда? Вот и сердце, смотри. Но видно же, что печень – это печень…
Сквозь ужасную рану, проделанную топором Гугола, был виден и краешек сердца: весь из тугих жил, слабо дергающийся, пульсирующий, но если все то правда, что я читал в учебнике биологии про жаб, то это сердце будет биться еще сутки. Если не больше.
Багровые угли светились в полумраке, как огромные рубины. Их набралась целая россыпь, ибо Гугол, как оказалось, большой любитель драконьей печени, одни ломти жарил на широких плоских камнях, другие нарезал кубиками и пек прямо в углях, третьи насадил на прутья и понатыкал вокруг ровной цепочкой.
Сигизмунд развел в сторонке второй костер, ему-де темно, сидел на камне и ритмично водил по лезвию затупившегося меча точильным камнем. Звук получался отвратительным, от него вздыбливались волосы на руках и поднимались на затылке, а по коже пробегал мороз.
Пока мы пировали, в кустах и за деревьями трещали ветки, в нашу сторону поглядывали желтые глаза. Однако все чуяли аромат убитого дракона, убегали, а мы всю ночь слышали в темноте рычание, хруст, чавканье, сопение, топот.
Когда взошло солнце, Сигизмунд побледнел, сказал дрожащим голосом:
– Ваша милость, хорошо бы убраться…
От огромного дракона остался хорошо обглоданный скелет. В истоптанной траве блестели самые крупные чешуйки с хребта. На крупных костях видны следы зубов, а мелкие зверье растащило по норам вместе с остатками мяса.
– По коням, – скомандовал я. – Это мы наелись… а они – не знаю, не знаю.
Деревья помчались мимо странные, исковерканные, как и вчерашняя крепость. Все они торчат из красного, как закат, грунта. В животе стало холодновато, я все чаще передергивал плечами, словно стряхивал чужую руку с шеи. Какие-то могучие силы здесь все порушили, скрутили в узел, сожгли, размололи в песок. Даже уничтожь весь лес, все кусты, всю траву и всех муравьев – это все понятно, такое представить могу. Хотя, правда, больше в моем мире. Но чтобы деревья даже сейчас, спустя тысячи и тысячи лет, росли вот такие… мягко говоря, странные, боюсь сказать – мутировавшие, надо что-то большее, чем разбушевавшийся волшебник.
Над стеблями травы порхали бабочки, пролетела стрекоза. У бабочки, если глаза меня не обманули, всего два крыла, да и полет какой-то правильный, совсем не пьяное бессмысленное шараханье, как обычно. Из норки выглянула ящерица, посмотрела на меня внимательными глазами. Я не делал угрожающих движений, она не пряталась, просто смотрела. Глаза великоваты, а лоб приподнят, нет привычной гладкой покатости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
