Он стоял, постепенно приходя в себя, глядя на уходящую к морю грунтовую дорогу. Огромная полная Луна, даже не Луна, а скорее — Лунища, заливала всю округу своим бледным, мертвым светом. Кусты и деревья отбрасывали на землю причудливые тени, словно трогая ее скрюченными когтистыми пальцами. «Знатное местечко…» — пронеслось у него в голове.
Детский смешок, раздавшийся неподалеку, заставил его вздрогнуть. Тот самый, милый детский смех играющегося ребенка, теперь нагонял жуткий, беспросветный, почти первобытный страх. Страх, который видимо, испытывали наши далекие предки, сидя в пещере у маленького костра, от которого поднимаются дыбом волосы, а по коже пробегает холод заброшенного погреба.
Послышался негромкий шелест раздвигаемой листвы. Сердце заколотилось так, что пульс отдавался в ушах ударами резинового молотка о лист кровельного железа. На дороге показался черный силуэт маленького, как будто только что научившегося ходить ребенка. Из одежды на нем не было ровным счетом ничего, за исключением нескольких заплесневелых лохмотьев, волочившихся за ним по дорожной пыли.
Силуэт выбежал на середину дороги. Луна осветила его с головы до ног. Он узнал в нем куклу, с проломленной кем-то когда-то головой, и прибитую к огромному дереву как раз напротив того места, на которое примерно пятьдесят лет назад, принесло штормовыми волнами утонувшую девочку. «Как ее звали…» — мелькнула мысль у него в голове — «… черт возьми, сразу и не вспомнить… Юлиана, кажется…» Он снова глянул в сторону силуэта… Теперь же кукла свободно разгуливала по острову… В свете Луны, дыра в голове зияла зловещей чернотой.
Снова послышался смешок, кукла остановилась в траве, росшей посередине разбитой колеи старой дороги и повернулась к нему. Кто и когда по ней ездил… и, главное, на чем? Пустые днем глазницы, теперь светились изнутри зловещим тусклым, темно — красным огнем, подобно тому, как светится ночью человеческая рука, если в ней зажать маленький фонарик. Все еще сохранившееся подобие лица её, не выражало ровным счетом ничего, кроме тупой, животной злобы.
Он инстинктивно потянулся за крестиком, висевшим на груди. Дрожащими пальцами нащупал теплый металл, едва не оборвав его с цепочки. «Изыди, сатана!» — зашептал он побелевшими губами, сжимая в руке амулет. Кукла пошатнулась, словно получив внезапный удар и, громко зашипев, подняла руку, кисть которой была отломана и, пыталась теперь, остатками руки, с неровными краями, словно защитить, закрыть пробитую голову.
«За цьто ты меня так…» — жалобно спросил беззащитный детский голос — «Нельзя так поступать с маленькими детьми… Вы все нас не любите… А мы вас любим…» Кукла сделала шаг навстречу, по прежнему закрывая пробитую голову остатками руки. Изуродованная рука отбрасывала рваную тень на подобие лица, а пустые глазницы разгорелись ярче. Из уголка рта показалась струйка чего-то черного, стекая на грязный подбородок. Он вдруг почувствовал, что волосы начали шевелиться не только на голове, но и по всему телу. «Изыди, нежить!» — взвизгнув заорал он, до боли сжав побелевшими пальцами свой крестик.
Неизвестно, сколько еще все это могло бы продолжаться, если бы не набежавшее на ярко светившую Луну небольшое облачко. Силуэт стал более размытым и темным. И лишь пустые глазницы по-прежнему тускло светились холодным красным огнем. Снова раздалось негромкое шипение и кукла, опустив искалеченную руку, еще раз взглянув в его сторону своими, полными ненависти, горевшими красным глазницами, ковыляя, словно маленький ребенок, побежала к краю дороги. Опять послышался издевательский смешок, шорох раздвигаемых веток и силуэт с пробитой головой исчез в придорожных кустах.
Вместо эпилога
День был очень жарким. Скорее даже — душным. Воздух был липким и неподвижным. А еще — наэлектризованным. Электричество казалось бы, было повсюду. Ажурная металлическая спинка кровати и та била током. Солнце палило нещадно, вися почти посередине белого, раскаленного неба. Все живое стремилось укрыться в спасительную тень. Макс лежал в своем гостиничном номере, с закрытыми плотными шторами, под работающим кондиционером.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он включил было, приемник, чтобы поймать на нем какие-нибудь новости, но там стоял сплошной треск, заглушая музыку и речь. Макс еще немного покрутил колесико регулятора, но вскоре понял, что это бесполезно. Атмосфера бунтовала. «Даже нельзя самых завалящих новостей послушать в этой, Богом проклятой стране… Все через задницу!» — со злостью подумал он раздраженно, с треском сложив антенну и ставя приемник на тумбочку.
Несмотря на общее дремотное состояние всего городка, его одолевало смутное беспокойство. Он стал думать об этом, но каких-либо, заслуживающих внимания причин и объяснений, для этого не находил. С тех пор, как на Острове пропал Толстый, решив на спор провести ночь среди кукол, Макс довольно сильно изменился в своем поведении. Общительный и улыбчивый до этих событий, он стал замкнутым и стал сторониться людей.
Часто он закрывал глаза и снова видел Толстого, машущего ему рукой из шлюпки этого полусумасшедшего старого индейца, с диким взглядом, который согласился доставить его на этот проклятый остров. Индеец все время бормотал что-то бессвязное. «Нашептал, видимо, сука такая!» — тихо произнес Макс. Он, пару дней назад, приобрел у одного местного острый, как бритва, новенький топор и теперь иногда, задавая себе вопрос — «А зачем?» — несколько удивленно смотрел на него, если проходил мимо.
«Вот же повезло ему!» — подумал Макс, вспомнив их с Толстым, встречу, встречу, которой суждено было стать последней их встречей — «И угораздило же его попереться на этот чертов остров в аккурат, в день пятидесятилетия утопленницы! Это же ее выбросило на берег ровно пятьдесят лет назад… Юбилей! Специально захочешь так подгадать — не подгадаешь…» «Что там того острова?» — задал он сам себе вопрос, — «А ведь и следов не нашли… Только кусок манжеты с рубашки на дороге и — всё!»
Макс поднялся с кровати и, взяв из холодильника прохладную бутылку пива, подошел к окну. Сделав небольшую щель между половинами штор, выглянул наружу. Свет яркого дня неприятно резанул по глазам. Он с силой зажмурился, прогоняя прыгающие цветные круги и выглянул снова. С пятого этажа гостиницы открывался неплохой вид на городок, за которым синей полосой виднелся океан. Он отвернул пробку с горлышка и сделал глоток. Прохладная влага словно нехотя, расползлась внутри. «М-да…» — протянул он, сделав еще один глоток.
Солнце все еще пылало огненным шаром в зените, собираясь, впрочем, рано или поздно уйти за горизонт, а с другой стороны, со стороны моря, наползала темно — серая мгла, скрывая все, что было снизу. Сверху мгла яростно клубилась, в лучах Солнца делаясь огненно-золотой, постепенно поднимаясь все выше и выше. Иногда эту мглу прорезали, пока еще беззвучные, бело — голубые линии молний. Стал дуть слабый ветерок. «Странно…» — подумал Макс, — «Ветер дует в сторону тучи, а она все равно ползет навстречу… Все не так и все не то…» Находясь во власти мыслей, Макс снова залез в холодильник и, взяв кусок ветчины и твердого сыра, отрезал пару кусков.
Сделав еще несколько глотков, он стал рассеянно жевать ветчину, добавляя к разнообразию букета вкусов, еще и вкус дорогого сыра. Так, Макс допил всю бутылку. В голове слабо, но приятно зашумело. Крепкий английский эль, во всяком случае, так гласила надпись на черной, красивой, овальной этикетке, с золотым тиснением, сделал свое дело. Организм медленно, но стал расслабляться. Непонятное беспокойство немного отступило.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он закрыл шторы и снова завалился на кровать — «Как же задолбали уже, эти бессонные ночи со всякой, снящейся бредятиной! То какая-то черная мразь, без глаз, с головами в форме несуразного молотка, лезет на тебя из какого-то болота, сквозь поднимающиеся испарения… а ты стоишь и сделать ничего не можешь… То какие-то черно — белые маски, наподобие театральных, летающие по воздуху и норовящие вцепиться в глотку… То какие-то смутные силуэты, наподобие кукол, с тускло — красными, горящими глазами…» Он снова закурил, хотя до того памятного дня, не курил уже лет десять. «Нужно немного поспать…» — сама собой, в измученном мозгу, родилась нечаянная мысль, — «Хотя бы днем, ночью совсем невмоготу… так и с ума сойти недолго…»
