— В общем, я попросила стриптиз. А камень ему отдала со словами: «Только ты умеешь, танцуя в пьяном угаре, оставаться таким же непристойно привлекательным, брутальным и по-мужски красивым».
— И он взял?!
— Взял! Ты бы видела, с какой гордостью!
— Ой, мужики они и есть мужики! Пьяный Рен в трусах, с камнем и гордым видом!
— Без трусов!
— Это я представлять не буду, оставлю тебе!
И мы обе принялись хохотать.
Глава 4
А дальше дни потекли-побежали.
И уже казалось, что мы всегда бегали по этим деревянным лестницам, начинали утро, потягиваясь на скрипучем крыльце, ели из разрисованных Ниссой керамических тарелок, мотались на пруд с одеялом загорать, катались на лошадях, ездили с Эдом в ближайший магазин за продуктами, болтали по вечерам на чердаке. Мы привыкли к комариным укусам (насколько это возможно), к своим бордовым физиономиям, к тому, что неожиданно легко стали болтаться на талии шорты, к баночке черничного джема, к булочкам по утрам. Мы просто привыкли.
И неожиданно осознали, что завтра вечером возвращаемся домой. Вот как-то так. Сразу.
Чтобы мы не успели загрустить, Эд тут же предложил:
— А как насчет прогулки подлиннее? Доберемся до дальней рощи, сложим костер, посидим, когда начнет смеркаться, вернемся.
— Все вчетвером?
Идея тут же заворожила и меня, и Лайзу.
— Нет, — рассмеялась Нисса, — я верхом езжу очень редко. Обычно лошадей выгуливает Эд — это его.
— В последние дни это было просто. Когда прибавилось два наездника.
Мы пыжились от гордости. Все потому, что уже не боялись скакать галопом, умели чувствовать ритм, движение крупа, и потому что уже не болели спины, а ногам было легко в стременах.
— А я тут побуду, хочу доделать кое-что до завтра, мне как раз свободный вечерок не повредит.
Кажется, Нисса что-то вышивала, но что именно — не показывала, таилась. Я надеялась увидеть ее шедевр хотя бы перед отъездом, но настаивать в любом случае не стала бы. Все-таки творчество — это личное, как не понять?
И все равно кожа зудела любопытством. Теперь я точно знала, что по возвращении напишу серию картин про «ранчо»: и дом нарисую, и закат над лугом, и Эда вдалеке, и лошадей — набросков у меня хватало, а воспоминаний тем более. И мои картины однажды появятся на стенах этой гостиной или хозяйской спальни — приятно. Да и у нас с Реном в доме они будут отлично смотреться. И у Лайзы.
А Нисса хитро блестела глазами.
Нет, она однозначно готовила какой-то сюрприз.
Вечерний лес.
Сонно кивают у стволов привязанные неподалеку лошади, медленно гаснут, путаясь в чаще, лучи уходящего солнца, гаснет день — наш последний день на плато.
Костерок мы все-таки сложили.
Точнее, его сложил Эд, пока мы раскладывали на газете колбасу, хлеб, пока нарезали в миску мытые огурцы и помидоры, пока крошили зелень. Собрал хворост, сложил шалашик, набил его бумажными шариками, поджег. И тот зачадил, поплыл сквозь низкорослые кусты дымок, потянулся вниз по оврагу, затрещали сучья.
Смеркалось.
В полдень мы в последний раз сбегали на пруд. Повалялись в удовольствие уже без боязни обгореть — не потому что не солнечно, а потому что вернемся, и такого солнца уже не будет до следующего лета; поплавали, полюбовались на уточек, даже попытались покормить их хлебом. Дошли и до черничного леса, принесли Ниссе еще три мешка с ягодами, чтобы с запасом, зачем-то слазили на чердак, просто побыли там.
А теперь отдыхали в лесу.
Мы привыкли к ним — к молчаливому, но улыбчивому Эду, к не особенно разговорчивой, но настоящей и душевной Ниссе, мы привыкли к этому месту, к себе здесь.
— Эй, девчонки, кажется, вы все-таки приуныли. А у меня компот с собой есть, налить?
Мы бодро кивнули. Он старался, как мог: развлекал, подбадривал, поддерживал.
— Ну-ну, ведь вы еще приедете, ведь так? Обязательно приедете, — приговаривал, пока разливал напиток в кружки. — А мы будем ждать. Новую пристройку к дому закончим, кур заведем, пару лошадей докупим, чтобы уж совсем как в мечтах.
— И кошку, — мечтательно добавила Лайза.
— Хе, кошку, — улыбнулся Эдвард. — Дорогие они. Но может, и кошку — Нисса их тоже любит. И вы давайте, чтобы было о чем рассказать, чем поделиться: учитесь, работайте, узнавайте. Просто радуйтесь жизни.
Мы и собирались. Просто когда одно событие сменяет другое, всегда есть грань, черта, которую переступаешь. Что-то оставляешь позади, к чему-то делаешь шаг навстречу, и грустно. Одно растворяется за спиной, другое выплывает из неизвестного ранее будущего — каким оно сформируется, хорошим, плохим? Ждешь, волнуешься, трепещешь.
А за спиной мы оставляли ранчо. И это лето.
Но бодрились, не отчаивались, пообещали себе и друг другу, что обязательно вернемся.
— Я хочу вам картины нарисовать. Только ты не говори Ниссе, ладно? Хочу сюрпризом.
— Картины? Им она порадуется, любит, когда красиво. Да и я… — Эд вдруг смутился. — Только чтобы тебе не в тягость, это… если время будет.
— Будет-будет, — я рассмеялась, — я уже решила.
— Ну и здорово.
— А я новую работу найду, — кивнула Лайза, — действительно — отдохнула, и мозги на место встали.
— Ну, значит, не зря все. — Качнулась седая голова в шляпе. Шляпу Эдвард не снимал даже по вечерам, наверное, только перед сном. Кто бы знал, что он такой — живой, бодрый, подвижный. А ведь еще три месяца назад лежал в палате Корпуса, «умирал», был восковой весь, обездвиженный.
Повернулась его голова, светлые глаза блеснули в свете костра — он уловил мое настроение.
— Тоже часто его вспоминаешь?
Его? Да. Корпус.
— Вспоминаю. Забудешь такое!
— Согласен. Мог бы — стер бы из памяти, да вот только надо оно — все, что там хранится. Чтобы помнить, чтобы не совершать тех же ошибок.
— Послушайте, но вы ведь, наверное, как раз по ошибке туда и попали, — Лайза все-таки не удержалась, завела этот разговор. Я пихнула ее в бок — безрезультатно. — Простите, но я не верю, что вы или Нисса совершили что-то плохое. Не верю, не убеждайте.
А он не обиделся — он смеялся. Неслышно покряхтывал, сидя у костра, совершенно не смущаясь бестактному, на мой взгляд, вопросу.
— А это, Лайза, как посмотреть. Людей судить по одеже — оно последнее дело.
— А я не по одеже. Я интуицией.
— Интуицией. Давайте расскажу вам, как оно было — все равно ведь интересно, наверное? — а вы уж сами решите.
— Да не стоит…
— Давайте! — одновременно со мной выпалила Лайза.
Вот ведь вредная! А как же вежливость? Или я уже переняла ее — излишнюю вежливость — у Антонио?
