Ведома тоже думала об этом. Но, в отличие от отца, она верила, что Равдан ее не бросит. И то, что смолянское ополчение под водительством ее тестя не давало о себе знать, ее даже несколько обнадеживало.
Так прошла ночь. К утру огонь утих, но с заборола открывалось жуткое зрелище: сплошная черная гарь на том месте, где еще вчера теснились белые от снега крыши и кипела жизнь. Привычное лицо Свинческа изменилось до неузнаваемости, это было нечто вроде обгорелого трупа прежнего поселения. Над пожарищем поднимался душный дым.
Когда рассвело, дым уже поразвеялся, хотя дышать было по-прежнему тяжело. Тяжкий запах гари источала вся одежда Ведомы, волосы, кожа – а помыться было нечем. Кмети ходили по заборолу, наблюдая за киевлянами. Те сновали туда-сюда, пока не приближаясь к стенам, но уже к полудню Грим принес плохие новости. Киевские кмети таскали тесаные доски, приготовленные для починки лодей: они хранились в клети на самом краю пристани и уцелели в пожаре. Смысл этих приготовлений опытным воинам был ясен…
Киевская дружина пошла на приступ в сумерках – как раз тогда, когда смоляне решили, что до утра уже ничего происходить не будет. С заборола затрубил рог, кмети побежали из гридницы на стены. Беженцы, усталые до отупения, проснулись и вновь запричитали.
Ведома тоже поднялась на стену и глянула вниз. Сначала она не поверила своим глазам: к воротам приближалась… изба. Она видела двускатную крышу из теса, поставленную на столбы и покрытую какими-то кожами. Столбы опирались на двое саней, которые множеством рук тащили и толкали киевские кмети. Слышались крики воеводы и дружные вопли, которыми русы подбадривали себя.
Это был «порок» – приспособление для выламывания ворот. Под крышей висело толстое бревно с заостренным концом. Киевские собрали его из бревен и теса, найденных на пристани и в уцелевших избах дальше по берегу.
Едва «порок» приблизился на расстояние выстрела, смолянские хирдманы взялись за луки. Принесли ведра со смолой и факелы – сверху вниз полетели огненные стрелы, пытаясь поджечь смертоносное сооружение.
Жутко было смотреть, как «порок» подползает все ближе, неуклонно двигаясь сквозь пылающий дождь. В сумерках его было трудно разглядеть, и он казался живым существом, чудовищем, желающим съесть все живое в Свинческе. Пылающие стрелы вонзались в навес и бревна, но мокрое дерево и свежеснятые шкуры упорно не хотели гореть.
И вот, несмотря на все усилия смолян его отогнать, «порок» приблизился вплотную. Раздался первый удар, и показалось, что не только ворота, но весь городец содрогнулся до основания.
Сверху кидали бревна, лили кипящую смолу, но «порок» продолжал бить в ворота, и гулкие удары были слышны даже сквозь общий шум и крик.
Вот раздался раздирающий треск, потом дружный рев – ворота поддались. В щель немедленно полетели стрелы, но киевляне, ободренные успехом, поднажали.
В это время послышались крики с другой стороны. Пользуясь тем, что большинство Сверкеровых кметей собралось над воротами, киевляне подтащили лестницы и собрались карабкаться на стену. Грим спешно повел туда часть дружины, над воротами остался распоряжаться сам Сверкер.
Еще два-три удара – и створка ворот сорвалась и вылетела внутрь городца, придавив защитников.
Однако киевляне отошли, но стояли поодаль, где не доставали стрелы, и держали лестницы наготове, поэтому Грим не мог оттуда уйти. Чтобы предотвратить вторжение с другой стороны, Сверкеру пришлось разделить дружину, хотя он и понимал, что таким образом сам уменьшает свои силы.
Была уже почти ночь, когда киевская дружина ворвалась в Свинческ. У киевских кметей на рукавах белели повязки, благодаря чему они отличали своих. Не было ни стягов, ни строя – все смешалось в одной кровавой каше. Вопили охрипшие беженцы, которым больше некуда было бежать, а единственный выход наружу перекрывало кипящее сражение.
Постепенно битва отползала от ворот в глубь городца. Мирные жители, спасаясь от мелькающего оружия, бежали на заборол, потому что больше прятаться в тесноте было некуда. По всему городцу – на площадке, в промежутках между избами – шла драка: один на один, маленькими ватажками, у кого как получилось. Только при воеводах держалось какое-то количество людей, но и те выискивали себе противников где придется.
Беженцы носились из стороны в сторону, пытаясь куда-нибудь забиться. Иные просто сидели на земле, под стеной, в закоулке, прикрыв голову руками и ни на что не надеясь. Здесь и там лежали тела мертвых и раненых, которых никто не подбирал.
Сверкер сражался среди своих телохранителей, из которых уже двое пали. Он был уже немолод, и хотя силы и проворство в неполных сорок лет не те, что в двадцать пять, за много лет меч стал почти живой частью его тела. Все его предки в десятках поколений сражались и нашли смерть в бою, и он сражался, понимая, что это в последний раз – терять уже нечего.
Сгустилась тьма, начал падать снег, ухудшая и без того плохую видимость. Кожаные подошвы скользили на влажной земле.
Вдруг сквозь шум сражения Сверкер разобрал свое имя.
– Сверкер! – кричали где-то впереди. – Све-е-ркер! Где ты?
И Сверкер сразу понял: это Ингвар. Это зовет его давний соперник, после многих лет противостояния явившийся прямо к порогу его дома. И, как ни странно, эта мысль принесла Сверкеру облегчение. Почти всю жизнь он лавировал, уклонялся от прямого столкновения с превосходящими силами, достигал своих целей обходными путями. Но все его уловки, все обходные пути в конце концов окончились здесь же: у самой двери его дома, в которую стучали вражеские мечи. Больше не надо было думать, прикидывать, рассчитывать и обманываться. Оставалось только драться, и внук Харальда Прекрасноволосого не собирался отступать. К нему пришел такой же, как он, потомок северных вождей, считающий путь войны самым коротким и уставший ждать. Они сражались не за мешок серебра, а лишь за кусок земли, но обладание этим куском давало возможность приобрести гораздо больше серебра, чем поднимет морской корабль. Их толкало в бой одно и то же стремление – бесконечно расширять свои пределы. Победителя могла определить только сила.
– Я здесь! – закричал он. – Иди сюда, я давно тебя жду, йотунов сын!
И сам двинулся вперед, сопровождаемый двумя последними телохранителями.
– Разойдись, троллевы дети! – ревел Ингвар. – Дайте место!
Он тоже был рад, что его давний соперник перестал наконец вилять и пятиться. Сверкер прижат к стене – осталось нанести последний удар, и со всем этим будет покончено.
По прежним годам Ингвар знал Сверкера в лицо и сразу узнал его, когда тот, в шлеме с полумаской и с мечом в руке, шагнул к нему навстречу. Тоже узнав противника, Сверкер с ходу бросился на Ингвара, высоко подняв над головой клинок и словно намереваясь с ходу развалить его пополам.
Ингвар шагнул навстречу, прикрываясь щитом, но вовремя почуял ловушку и поддернул ногу: меч смолянского князя, обозначив верхний удар, со свистом ушел вниз по широкой дуге. Но рассек лишь воздух, и Сверкер проскочил мимо. Не тратя времени, Ингвар мощно ударил назад, через правое плечо, с разворотом, но противник уклонился. Крутнувшись на пятке, Сверкер ответил таким выпадом, что щит Ингвара, и так изрядно пострадавший за время боя, хрустнул. Рука занемела.
Не обращая на это внимания, киевский князь прыгнул вперед и всем весом врезался в противника. Сверкер пошатнулся, а Ингвар мигом припал на колено и рубанул справа налево. Рейнская сталь меча рассекла бедро Сверкера над коленом, под самым подолом кольчуги.
Не издав ни звука, Сверкер ответил таким ударом, что щит Ингвара так и брызнул обломками во все стороны. Опираясь на здоровую ногу, Сверкер качнулся вперед и вновь ударил не успевшего встать Ингвара, широко и мощно.
Удар пришелся по шлему: Ингвар не столько разглядел, сколько почуял направление и успел пригнуть голову. Тем не менее из глаз брызнули искры. Будто разозленный медведь лапой, Ингвар отмахнулся вслепую – и попал!
Раненая нога подвернулась, Сверкер почувствовал, что теряет равновесие, неловко шагнул назад… и тут клинок ударил его прямо в шею, над ключицей, разрубив бармицу, толстую серебряную цепь и шейные позвонки. Смолянский князь умер прежде, чем его падающее тело коснулось земли.
– Сверкер убит! – закричали на площадке городца. – Убит!
Постепенно сражение утихло. К этому времени по городцу уже трудно было пройти, не наступив на тела: здесь лежали киевские и свинческие кмети, мирные жители, люди и скот, вперемешку, мертвые и раненые.
Едва сражение унялось, как беженцы устремились за ворота.
– Стоять! – Ингвар махнул рукой своим, приказывая перекрыть выход.
Все это были его пленники, которыми он теперь мог распоряжаться. А к тому же где-то здесь должны быть и домочадцы самого Сверкера.
Оставшись без вождя, Сверкеровы хирдманы опустили оружие. Из них уцелело меньше половины. Ингвар велел разоружить их и запереть в гриднице, а с ними тех мужчин, кто был тут захвачен.
