— Конечно, — легко согласился Реардэн. — Если вас интересует только производство, то уйдите с дороги, отмените все свои чертовы постановления, пусть Орен Бойл лопнет, дайте мне возможность купить «Ассошиэйтэд стил» — и она будет производить тысячу тонн в день на каждую из шестидесяти домен.
— Но… мы не можем этого позволить! — вскрикнул Мауч. — Тогда получится монополия!
— Реардэн усмехнулся.
— Ладно, — равнодушно сказал он, — тогда пусть купит главный инженер моих заводов. Он будет работать лучше Бойла.
— Но это будет означать, что мы дали сильному преимущество над слабым! Мы не можем этого допустить!
— Тогда к чему эти пустые разговоры о спасении экономики страны?
— Все, чего мы хотим… — Мауч замолчал.
— Все, чего вы хотите, — это производство без людей, способных производить, разве не так?
— Это… это теория. Просто теоретическая крайность. Мы хотим только временного улучшения, исправления.
— Вы ставите временные заплатки уже годы. Разве вы не понимаете, что ваше время вышло?
— Это просто тео… — Голос отказал Маучу, и он за молчал.
— Ну хорошо, пусть, — осторожно начал Хэллоуэй, — но ведь мистер Бойл в действительности… не так и слаб, он чрезвычайно способный человек. Просто дела его приняли печальный оборот, которого он не ожидал. Он вложил большие суммы в общественно значимый проект помощи слаборазвитым странам Южной Америки, а потом их медный кризис нанес ему тяжелые финансовые потери. Так что сейчас речь идет лишь о том, чтобы дать ему шанс поправить дела, протянуть руку помощи, оказать временную поддержку — не больше. Все, что надо сделать, — это просто разделить убытки между всеми, тогда все встанут на ноги и будут процветать.
— Вы делите убытки уже больше сотни… — Реардэн по молчал. — Больше нескольких тысяч лет, — медленно продолжил он. — Неужели вы не понимаете, что вы уже у самого конца этой дороги?
— Это только теория! — рявкнул Висли Мауч.
Реардэн улыбнулся.
— Но мне знакома ваша практика, — мягко произнес он, — и я пытаюсь понять именно вашу теорию.
Он знал, что вся их программа затеяна конкретно ради Орена Бойла. Он знал, что работа столь запутанного механизма, приводимого в действие обманом, угрозами, давлением, шантажом, — механизма, подобного сошедшему с ума компьютеру, который выбрасывает по прихоти момента любые случайные числа, — в итоге свелась к тому, что Бойл получил возможность давить на этих людей, чтобы они оторвали для него последний кусок добычи. Знал он и то, что сам Бойл не был причиной произошедшего или самым существенным его элементом; Бойл оказался лишь случайным пассажиром, а не создателем этой адской машины, которая разрушила мир, не Бойл сделал это возможным, равно как и ни один из сидевших в этой комнате. Они тоже были пассажирами в этой машине без водителя, дрожащими любителями автостопа, которые понимали, что их неуправляемая машина в конечном счете рухнет в пропасть; и вовсе не страх и не любовь к Бойлу заставляли их мчаться все по той же дорожке и гнать машину навстречу своему концу, а нечто другое, не имевшее названия, что-то, что они знали и в то же время не хотели знать, нечто не являющееся ни мыслью, ни надеждой, что он узнавал только по своеобразному выражению их лиц, пугливому выражению, говорившему: «А вдруг мне удастся как-нибудь выпутаться». Почему? — думал он. Почему они считают, что могут выпутаться?
— Мы не можем позволить себе никаких теорий! — кричал Висли Мауч. — Мы должны действовать!
— Хорошо, я могу предложить еще одно решение. Отчего бы вам не отобрать у меня мои заводы и не руководить ими самим?
— От такого предложения они просто ударились в панику.
— О нет! — задохнулся Мауч.
— Мы и не думали об этом! — вскричал Хэллоуэй.
— Мы за свободное предпринимательство! — вопил доктор Феррис.
— Мы не хотим причинить вам вред! — кричал Лоусон. — Мы ваши друзья, мистер Реардэн. Разве мы не можем работать все вместе? Ведь мы ваши друзья.
В другом конце комнаты стоял стол с телефоном, скорее всего, тот же самый стол и тот же самый телефон — и перед глазами Реардэна внезапно возникла фигура человека, склонившегося над телефоном, человека, который уже тогда знал то, что он, Реардэн, начал понимать только теперь, человека, который боролся с собой, чтобы отказать ему в той же просьбе, в которой он отказывал теперь находившимся в комнате людям; он увидел и конец этой борьбы, искаженное лицо человека, смотревшего ему прямо в глаза, и услышал его голос, с отчаянием, но отчетливо выговаривающий: «Мистер Реардэн, клянусь женщиной, которую я люблю, — я ваш друг».
Тогда он посчитал эти слова предательством и оттолкнул этого человека, чтобы уйти служить людям, смотревшим на него сейчас. Так кто же оказался тогда предателем? — подумал он; он подумал об этом почти без эмоций, не имея права на эмоции, осознавая только торжественную и почтительную ясность. Кто принял решение дать людям, сидящим здесь, денег, чтобы они могли снять этот номер? Кем он пожертвовал и ради кого?
— Мистер Реардэн, — проскулил Лоусон, — в чем дело? Он повернул голову, заметил, что Лоусон со страхом следит за ним, и догадался, что тот увидел на его лице.
— Мы не хотим отбирать у вас заводы! — кричал Мауч.
— Мы не хотим лишать вас вашей собственности, — вторил ему доктор Феррис. — Вы нас не понимаете!
— Начинаю понимать.
Еще год назад, подумал он, они, наверно, застрелили бы меня; два года назад они конфисковали бы мою собственность; поколения назад люди их типа могли позволить себе роскошь убивать и грабить, не считая нужным скрывать от себя и своих жертв, что их единственной целью является вполне материальный грабеж. Но их время ушло, ушли в прошлое и их жертвы, ушли раньше, чем обещало расписание истории, и им, бандитам, теперь оставалось только созерцать неприкрытую реальность собственных целей.
— Послушайте, ребята, — устало произнес он. — Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите сожрать мои заводы и сохранить их одновременно. Все, что я хочу знать, заключается в следующем: что позволяет вам считать, что это возможно?
— Не понимаю, что вы хотите сказать, — оскорбленным тоном произнес Мауч. — Мы же сказали, что нам не нужны ваши заводы.
— Хорошо, скажу точнее. Вы хотите и сожрать, и сохранить меня одновременно. Как вы думаете это проделать?
— Не понимаю, как вы можете так говорить после того, как получили от нас все заверения, что мы считаем вас человеком, бесценным для страны, для сталелитейной промышленности, для…
— Я верю вам. Но это-то и создает еще большие трудности. Вы говорите, я бесценен для страны? Да что там, вы считаете меня бесценным даже для вашей собственной шкуры. Вот вы сидите здесь и дрожите, потому что знаете — я последний, кто может спасти ваши жизни, и знаете, что времени почти не осталось. И все же вы предлагаете план, который уничтожит, разорит меня, план, который требует, с идиотской прямотой, без уверток, кривляний, обмана, чтобы я работал себе в убыток, что бы я работал, а каждая тонна металла, которую я произведу, обходилась мне дороже, чем я за нее плачу, чтобы я скормил вам все, что имею, и мы будем вместе умирать с голоду. Такое отсутствие логики — это уже слишком для любого человека, даже для бандита. Ради самих себя — Бог с ней, со страной, и со мной — вы должны на что-то рассчитывать. На что?
Он видел на их лицах выражение «авось пронесет», особое выражение, которое казалось одновременно таинственным и обиженным, как будто — совершенно невероятно! — именно он скрывал от них какой-то секрет.
— Не понимаю, почему надо обязательно так пессимистично оценивать ситуацию, — мрачно изрек Мауч.
— Пессимистично? Вы что, действительно считаете меня способным продолжить дело при вашем плане?
— Но это только временно!
— Временных самоубийств не бывает.
— Но это только на время чрезвычайного положения! Только до тех пор, как все придет в порядок!
— И каким же образом все придет в порядок?
Ответа не последовало.
— Как, по-вашему, я буду давать сталь после того, как стану банкротом?
— Вы не станете банкротом. Вы всегда будете давать сталь, — безразличным тоном вступил в разговор доктор Феррис, не высказав ни порицания, ни одобрения, просто констатируя факт, как он мог бы сказать другому: ты всегда будешь лоботрясом. — Вам от этого никуда не деться. Это у вас в крови. Или, более научно, вы так устроены.
Реардэн сел; у него было такое чувство, словно он подбирал шифр к цифровому замку и при этих словах почувствовал — клик! — первая цифра встала на свое место.
— Главное как-нибудь пережить кризис, — сказал Мауч, — дать людям передышку, шанс подняться.
— А потом?
— Потом будет лучше.
