— Я оскорблен тем, что меня пустили в США, запретив в то же время въезд моим коллегам. Меня впустили в США только потому, что я на Вроцлавском конгрессе ругал коммунистов. Но сейчас я не буду ругать их.
И Стэплдон начал стыдить аудиторию:
— Как вам не совестно! Великий народ, а запуганы войной, как дикари. Да кто вас собирается трогать?
Речь его имела успех.
Как это ни странно, но США, страна, обладающая гигантской сетью прессы, невежественна по ряду самых простых международных вопросов.
Впрочем, объяснить это легко: почти вся печать трубит в одну дудку, и трубит довольно воинственно.
Мне вспомнился разговор с Говардом Фастом у него дома.
В его небольшой квартирке собралось несколько человек потолковать о литературе. Симпатичная жена Фаста в несколько минут приготовила необычайно вкусный завтрак: крестьянское блюдо южан — бекон, поджаренный с кукурузой. Фадеев попросил рассказать, каков контингент читателей Фаста.
Хозяин начал издалека. Для того чтобы мы поняли структуру американского книжного рынка, он прочел нам трактат об издателях-акулах, зарабатывающих миллионы на дешевой, двадцатицентовой книге. Плохая бумага, механизация переплетного дела, дешевые авторы и наглое, бьющее на сенсацию заглавие обеспечивают такой, с позволения сказать, книге огромное распространение.
Фаст рассказывал о невероятном: США — в сущности страна без библиотек. Конечно, они есть, но разве можно считать библиотекой книгохранилище сочинений по астрологии, спиритизму, черной магии, уголовно-сексуальной литературе? А таких многие сотни, если не тысячи.
Книга прогрессивного писателя не доходит до читательских «низов». Она относительно дорога, а «низы» питаются макулатурой стоимостью в двадцать — двадцать пять центов за том в четыреста страниц. Сегодня это роман «Она принадлежала всем», завтра — «Мать-детоубийца», послезавтра — что-нибудь еще похлеще. «Шедевры» эти издаются тиражами в несколько миллионов, конкурировать с ними невозможно.
Телевидение и радио проникнуты тем же духом, что и газеты. Молодое поколение американцев растет на вреднейшей духовной пище и морально вырождается. Процент преступности среди молодежи растет с каждым годом. Да и как ему не расти, если вся американская действительность является практической школой преступлений? Айра Уолферт, автор «Банды Теккера», большой знаток уголовного мира, рассказывал как-то в перерыве между заседаниями:
— В Калифорнии гангстеризм принял размеры стихийного бедствия. Создана специальная комиссия по расследованию организованных преступлений. Наиболее распространены шулерство и рэкетирство. Монополии шулеров и рэкетиров процветают, как правило, под опекой представителей власти (уместно напомнить, что в губернаторы Калифорнии вот уже сколько лет метит не кто иной, как пресловутый «социалист» Эптон Синклер). Доходы шулеров, специализирующихся на бегах и скачках, достигают нескольких миллиардов долларов в год. Три миллиарда ежегодно население проигрывает в механическую рулетку, предприятия которой находятся под контролем специальной жульнической организации.
Но самой опасной формой гангстерской деятельности является разложение государственного аппарата. Некоторые гангстерские шайки втянули в сферу своей работы крупные телефонные и телеграфные агентства и зарабатывают бешеные деньги на болтливости государственных чиновников, на откровенности рядовых граждан.
Гангстеризм уже захватывает Англию, проникает в западноевропейские страны. Английские выученики калифорнийских жуликов облюбовали для начала увеселительные предприятия Лондона. Кадры преступников вербуют главным образом из молодежи. Половина всех арестованных за грабежи со взломом моложе двадцати одного года, а четвертая часть арестованных за кражи в магазинах моложе шестнадцати лет. Английские авторы, изучающие гангстеризм, утверждают, что «доходы», получаемые от шантажа, настолько велики, а связанный с ним риск настолько незначителен, что это привлекает все больше и больше преступников.
Бельгийский коммерсант Эмиль Бертель (жулик уже, очевидно, английской школы) додумался до грабежа только своих знакомых и родственников, квартиры которых ему были отлично известны. Неизвестно, как реагировала на его процесс бельгийская печать, американская же растрезвонила бы об «оригинале» Бертеле на весь свет, как она сейчас рекламирует некоего Дэвида Шиффера. Деятель этот нажил миллион долларов на махинациях со страховыми полисами. В течение пятнадцати лет, с помощью специальной банды, в составе которой были врачи, Шиффер инсценировал несчастные случаи и получал страховые премии. Он подделывал даже рентгеновские снимки, удостоверявшие переломы и вывихи. Три года за ним охотились безрезультатно. Сейчас он пойман, сидит в Синг-Синге и пишет воспоминания о своих преступлениях. Они так и называются: «Как я украл миллион». Нормальное чтение для американской молодежи! Но разве она виновата в том, что ее кормят преступными идеями?
Книгу «Как я украл миллион» или «Как я украду сто миллионов» могли бы написать некоторые члены правительства Трумэна. В отношении их права дореволюционная русская пословица: «Рублевого вора чествуют, копеечного вора вешают».
После Стэплдона у микрофона Фадеев. Он произносит по-русски лишь первый абзац своей речи, а затем уступает место переводчику. Речь, рассчитанная на десять — двадцать минут, длится добрых сорок. Ее то и дело прерывают овациями. Восторженный свист верхних балконов почти не прекращается…
После небольшого перерыва выступает Шостакович. Ему долго не дают сесть за рояль, установленный на ринге. Зал положительно неистовствует. Наконец он усаживается, слегка пробегает рукой по клавишам и — бледнеет. Мы чувствуем: что-то произошло, — но не знаем, что именно. После некоторого колебания он исполняет вторую часть своей Пятой симфонии, тут же переложив ее для фортепианного исполнения. Слушают с поразительным вниманием. Вызовам конца нет. Но сейчас Шостаковича нельзя было бы зазвать к роялю даже силой. Инструмент оказался древесиной на ножках. На нем битые боксеры, должно быть ногами, откалывали что-нибудь вроде «Чижика».
Митинг в Мэдисон-сквер-гардене был первым, но и последним, в котором нам пришлось принять непосредственное участие. 29 марта утром каждый из нас получил письмо от прокурора города Нью-Йорка г-на Э. Шофнесси. Вот что я прочел:
«М-РУ П. А. ПАВЛЕНКО.
Делегату конгресса
деятелей культуры и науки в защиту мира.
Нью-Йорк
Дорогой сэр!
Департамент юстиции получил от государственного секретаря уведомление о том, что Ваша миссия, ради которой Вам была дана официальная виза на въезд в США, то есть присутствие на конгрессе в защиту мира в Нью-Йорке с 25 по 27 марта, закончена вместе с закрытием конгресса.
Поэтому предполагается, что, закончив дело, являющееся целью Вашего приезда, Вы покинете Соединенные Штаты в самые умеренные сроки. Государственному департаменту стало известно, что Вы намереваетесь посетить ряд городов США и выступать там на общественных митингах. Такие выступления и поездки не были предусмотрены при выдаче Вам визы.
Поэтому Вас просят немедленно уведомить Департамент юстиции о том, какие меры приняты Вами к отъезду из США в связи с тем, что Ваша миссия уже закончена.
С уважением
Эд. Шофнесси,
прокурор гор. Нью-Йорка».
Митинг в городе Нью-Арке, назначенный на вечер того же дня, естественно, отпадал. Речь, которую на этом митинге надлежало произнести мне, была между тем готова, но я был уже лишен возможности передать ее даже для прочтения. Итак, отпадала поездка по городам, отпадали посещения университетов и общественных организаций, отпадали уже объявленные концерты с участием Шостаковича. Государственный департамент был явно встревожен отношением к советским людям со стороны американской интеллигенции. Решено было не показывать нас провинции.
Но митинг в Нью-Арке тем не менее состоялся. Наше отсутствие было уже объяснено вечерними газетами, и публика, переполнявшая здание театра, возмущенно жужжала по адресу Ачесона. А затем в зале погасили свет и, как уже писалось в нашей печати, направили луч прожектора на рояль, за которым не было Шостаковича. Я слышал, что так же должны будут пройти все намеченные планом провинциальные митинги и что на всех них будет показана кинохроника о нас и очередной сиротливый рояль без Шостаковича. Таким образом, отсутствуя, мы присутствовали весьма активно.
Реакция прессы на распоряжение Ачесона была большей частью в нашу пользу. Даже херстовская печать не могла скрыть некоторого смущения перед этой неоправданной мерой, справедливо считая, что она роняет достоинство страны.
