Я видел старый Бруклинский мост и новый, построенный по проекту инженера, русского по происхождению. Видел город Вашингтон, созданный по плану архитектора-француза под заокеанский Париж. Кое-что в действительности напоминает столицу Франции, ее лучшие ансамбли, но все вместе искусственно, потому что нарочито.
Слышал я оркестр под управлением поляка Стоковского и не слышал оркестр, — говорят, еще лучший, — под управлением итальянца Тосканини. Я перелистал в книжном киоске «Анну Каренину», доведенную до размеров сдвоенной книжечки библиотеки «Огонька», Утверждают, что в результате сокращения «роман стал более удобочитаем».
Я заходил в «аптеки», где едят сосиски, пьют пиво, покупают жевательную резину, и видел, как торопливо и неуютно питается американец. Сосиски, бекон, поджаренный, как ломтик сухаря, чашка кофейной бурды — и уже бежит, дожевывая на ходу.
Я не видел, как живут миллионеры, — не приглашали; не видел, как живут безработные, хотя имел приглашение. Вот одно из писем, полученных нашей делегацией:
«СОВЕТСКОЙ ДЕЛЕГАЦИИ
КОНГРЕССА В ЗАЩИТУ МИРА»
Джентльмены!
Политические деятели США утверждают, что в Америке высокий жизненный уровень. Они лгут. Высокий уровень жизни существует далеко не для всех. Как живут миллионы безработных? Как живут старики? Как живу я сам?
Я безработный индустриальный рабочий, вполне работоспособный. До июня 1948 года я работал сборщиком радиоприемников и усилителей. В июне прошлого года фабрика закрылась. Я стал искать работу на других фабриках, но из этого ничего не вышло. Тогда я поехал по другим городам, стараясь найти хоть какую-нибудь работу, но везде было одно и то же: либо рабочие не нужны, либо я оказывался слишком старым (мне за пятьдесят).
Кроме радио и электротехники, я работал в текстильной и обувной промышленности и делал разную другую работу. Я получал пособие по безработице, теперь уже не получаю. Все свои сбережения я истратил на поездки по городам и на поиски работы. Впереди у меня нужда и голод. Вот каков высокий уровень жизни в Соединенных Штатах.
Пожалуйста, не сидите только в «Вальдорф-Астории», а посетите безработных рабочих, посетите меня, и вы увидите настоящую Америку.
Джозеф Бэдрик
384, Квинси-стрит, Бруклин, Нью-Йорк».
Я регулярно просматривал иллюстрированные журналы и, если находил в них нечто мало-мальски похожее на будничную американскую жизнь, запоминал все: убийства полисменов, ограбление, шантаж, чьи-то свадьбы, группы голодных актеров на Бродвее.
Я побывал в Нью-Йорке у врача-фтизиатра. Вероятно, очень хороший и знающий свое дело врач, но я сравнил его со своими ялтинскими фтизиатрами — и сравнение оказалось не в его пользу. Наши и знают больше и лечат без дураков. Здесь же, в частной клинике, лечение начинается не с болезни, а с прейскуранта. Можно поддуть легкое за пятерку, но можно и за двадцатку, хотя все дело заключается в том, чтобы сделать укол иглой между ребер.
Я бродил по улицам маленького городка Глен-Коу, в восьмидесяти милях от Нью-Йорка, застроенного однообразно-стандартными коттеджами. Не улица, а частокол из одинаковых строений, безличных, надоедливых и унизительных отсутствием индивидуальности.
Наконец я видел негров. Никогда раньше не представлял я ужаса, в который со дня рождения и до смерти погружена жизнь человека черной кожи. Сказать, что это рабство, — значит ничего не сказать. Нельзя назвать жизнь негра и каторгой. Она что-то гораздо худшее. Это мучение, ежечасное мучение в течение десятилетий. Это бесконечная пытка. Будь я негром, ни за что не жил бы в Америке. Впрочем, я не хотел бы жить в ней и белым. Советскому человеку многое здесь настолько непонятно и чуждо, что он никогда бы не мог примириться со здешним ходом вещей и принять их как должное.
Порядки и нравы капиталистического общества, даже в тех мелких дозах, которыми мы невольно пользовались, будучи в США, портят настроение, не говоря уже о пищеварении. Они старят. Они вызывают бессонницу. Это все настолько неправильно и нелепо, что с утра от раздражения немилосердно начинает ныть печень и хочется говорить одни грубости.
Американская интеллигенция помаленьку начинает разбираться в условиях своего существования. Даже людям, далеким от политики, становится, наконец, ясно, что жить так, как до сих пор они жили, уже немыслимо. Не понимая и от непонимания этого боясь социализма, они не могут тем не менее не видеть и не чувствовать, что социалистическая система настолько превосходит капиталистическую, что США уже никак не могут претендовать на звание самой передовой страны в мире ни в технике, ни в экономике, ни даже в коммерции.
США — страна без цели и надежд. Она живет вслепую. Но как долго это может продолжаться? Народы развиваются и растут только тогда, когда видят перед собой широкие горизонты. Но что хорошего принесет Америке завтрашний день, когда введение механического хлопкоуборочного комбайна на юге сгонит с земли еще пять миллионов людей? И это дополнение к тем пяти миллионам безработных, которые уже зарегистрированы сегодня.
Что принесет завтрашний день тринадцати миллионам негров и сорока миллионам белых рабочих, членов профсоюзов, после того как издевательский закон Тафта — Хартли войдет в силу и профессиональные союзы, давно уже взрываемые изнутри провокаторами, превратятся в институты дополнительного закабаления рабочих? Промышленники не знают, что делать со своими товарами. Конгрессмены кричат об опасности коммунизма, а американский народ чувствует, что он накануне экономической депрессии, в сравнении с которой катастрофа 1931 года покажется чепухой. Страх бродит над Америкой, как туман, он обволакивает мозги пессимизмом и ожиданием бед.
И поэтому так доступны были сердцу каждого простого американца те слова правды, которые прозвучали с трибуны конгресса в защиту мира. Мира жаждет все человечество, и за мир оно будет бороться твердо, решительно, непоколебимо в любой точке земного шара.
В любой — да, а в Америке, пожалуй что и не будет, — говорил между тем внутренний голос. Не умеют здесь бороться, верят еще, что беду и так как-нибудь пронесет стороной, нет опыта, нет традиций.
Так размышлял я, и веря и не веря в здешних людей, — и все же пришел к тому выводу, что простые люди Америки безусловно будут защищать дело мира.
Так оно и есть. Иначе не могло быть. Несмотря на все старания реакции, американский народ не мог оказаться в стороне от борьбы за мир. Эта борьба приняла активные формы после начала кампании по сбору подписей под Стокгольмским Воззванием, а потом после трумэновской агрессии в Корее.
Летом 1950 года свыше одного миллиона американцев подписали Стокгольмское Воззвание.
Поджигатели войны начали открытое преследование сторонников мира. Херстовская печать призывала бросать в тюрьмы каждого присоединившегося к Стокгольмскому Воззванию, и что же? в Пенсильвании, Иллинойсе, Оклахоме начали арестовывать сборщиков подписей под Стокгольмским Воззванием и агитаторов за мир.
Но о том, что сторонников мира сажают в тюрьмы, реакция помалкивает. Она выдумывает иные мотивы.
Многочисленные профашистские организации США взяли на себя добровольные полицейские функции и объявили войну сторонникам мира, но ни террор, ни провокационная пропаганда не могут остановить, как мы видим, движение за мир в США.
В Нью-Йорке с населением в шесть миллионов человек Стокгольмское Воззвание подписал каждый десятый. Сбор подписей широко развернулся в сорока восьми штатах, и хотя не следует ожидать ошеломляющих цифр, тем не менее самый факт кампании уже чрезвычайно показателен. События в Корее подстегивают даже самых пассивных сторонников мира, а откровенно враждебное отношение американского правительства к вопросам мира раскрывает глаза даже слепцам.
Движение за мир в США уже имеет своих героев. Имена Говарда Фаста — талантливого писателя и мужественного общественного деятеля, певца Поля Робсона, епископа Моултона, историка Дюбуа, доктора Клементины Паолоне — председательницы «Женского комитета защиты мира», организации, чрезвычайно много сделавшей для популяризации Стокгольмского Воззвания, известны сейчас уже далеко за пределами Америки.
И, наконец, американцам сейчас стало уже безусловно ясно, что не Советский Союз хочет войны и ищет, как бы поскорее развязать ее, а США, руководимые своими недальновидными политиками.
Американскому народу сейчас также ясно, что искать выхода из тупика в войне — это все равно что искать его в смерти. А народы хотят жить. У них свое будущее.
1949–1951
Молодая Германия
1После 2 мая 1945 года мне пришлось несколько раз подолгу бывать в Берлине. Я накопил много впечатлений о послевоенной Германии и познакомился со многими ее людьми. Узнав, что весной 1950 года в демократическом секторе Берлина будет созван Общегерманский слет демократической молодежи, я принял предложение «Литературной газеты» поехать на этот слет в качестве ее корреспондента.
