В сентябре 1939 года в доверительной беседе с Канарисом тесно сотрудничавший с ним начальник венгерской разведки генерал-полковник Хеннеи, с которым у адмирала за многие годы общения сложились близкие дружеские отношения, спросил его, как в связи с захватом Польши он оценивает обстановку в целом. Тот ответил: «Победа над Польшей — это только частичный успех. До завершения войны еще далеко; вместе с Англией и Францией в нее вступят Соединенные Штаты Америки, и может случиться так, что эта группировка держав одержит победу над Германией»[340].
Во всяком случае, еще до нападения фашистской Германии на нашу страну Канарису удалось увидеть то, что оказалось недоступным для других нацистских деятелей его ранга, на основании чего он постепенно пришел к заключению, что у Германии нет ни достаточных сил, ни объективных условий для победы. «Чем напряженнее становилась обстановка в ожидании войны с Россией, — отмечает Шелленберг, — тем нервознее и рассеяннее становился Канарис. В разговорах он беспорядочно затрагивал одну тему за другой, перескакивал с обсуждения вопроса об американской авиационной промышленности на политические события на Балканах»[341], неминуемо, в конце концов, приходя к проблеме о России.
В этой связи стоит упомянуть об одном примечательном эпизоде: близкие Канарису люди свидетельствовали, что адмирал после одной личной аудиенции у Гитлера был крайне озабочен тем, что «фюрер имел совершенно искаженное представление о Советской России», слепо верил в то, что после первых недель вооруженной схватки «русские пойдут на капитуляцию вследствие развала строя». Опираясь на известные ему данные, адмирал Канарис, имевший в то время определенное влияние на Гитлера, осторожно попытался обратить внимание фюрера на опасность отрицания высокой жизнеспособности советской системы и недооценки потенциальных возможностей СССР как будущего военного противника. При этом он довел также до сведения Гитлера аналогичное мнение представителей венгерских генштабистских кругов и, очевидно, чтобы придать больший вес своим словам, подчеркнул, что Венгрия, территория которой рассматривалась нацистами в качестве плацдарма для нападения на Советский Союз, используя общую с ним границу, ведет интенсивную разведку противостоящих сил и хорошо информирована о состоянии военного потенциала и живучести экономики СССР. Гитлер — это было еще до ставших впоследствии обычными в таких случаях припадков бешенства, то есть, когда он был еще способен выслушивать советы и даже терпимо относиться к людям, высказывавшим противоположное мнение[342], — немедленно и решительно парировал предостережение главы своей военной разведки. Он заявил, что данные Канариса сильно преувеличены, что первый же «решающий удар», который он нанесет крупными силами, неминуемо приведет к краху Советского государства и, как подсказывает его интуиция, вся военная кампания на Востоке займет лишь несколько месяцев.
Среди определенной части ближайшего окружения адмирала Канариса, очевидно не без его старания, было распространено мнение, что проявлением необоснованного оптимизма, непростительным легкомыслием следует считать поведение военных, которые с помощью профессиональной аргументации убеждали Гитлера в мысли, что «русский поход можно завершить за несколько месяцев»[343].
Известно также, что в начале августа 1940 года генерал Эрих Кестринг[344], представитель старой милитаристской школы, один из рьяных сторонников нацистской программы захватнических войн, считавшийся «самым осведомленным во всей Германии специалистом по Советскому Союзу», военный атташе немецкого посольства в СССР с 1935 по 1941 год, предостерегал Гитлера от поспешных выводов. Он уверял его в том, что, если даже немецко-фашистским войскам и удастся захватить Москву, это нельзя рассматривать «как ключ к победе» и что взятие советской столицы далеко не решит всех проблем похода против СССР. О возможных тяжелых последствиях военной авантюры, затеваемой против СССР, фашистских правителей предупреждал и германский посол в Москве Шуленбург.
На Нюрнбергском процессе над главными нацистскими военными преступниками Риббентропу был предъявлен документ — меморандум посла Шуленбурга, советника посольства Хильгера и военного атташе Кестринга. В этом меморандуме они предостерегали правительство рейха от недооценки оборонной мощи Советского Союза, о серьезных опасностях, которые неизбежно нависнут над Германией, если она вдруг, не считаясь с колоссальным риском, решится напасть на СССР[345]. Предостережения эти, конечно, же были не беспочвенны. Продолжительное время находясь в Москве и опираясь в своей работе на помощь слаженно действовавшего аппарата, в составе которого было немало профессионалов-разведчиков, Шуленбург, Хильгер и Кестринг могли получить доказательства растущей обороноспособности и высоких моральных качеств народа, составить представление о боеспособности нашей армии и военно-морского флота, убедиться в возможности их быстрой мобилизации и даже в какой-то степени разгадать планы советского командования, связанные со стратегическим развертыванием сил. Тем более что выяснение именно этих вопросов составляло главную цель их пребывания в СССР. Но все такого рода предостережения были отметены Гитлером как несостоятельные. Сообщения о новых пополнениях советских войск на центральном и северном участках фронта, получаемые по каналам службы СД из Стокгольма, также были проигнорированы.
В своих мемуарах Шелленберг пишет о том, что руководители рейха летом 1942 года пренебрегли информацией, изложенной в представленном им Гитлеру обстоятельном докладе о «действительном оборонном потенциале СССР и силе русской армии», несмотря на то, что доклад, как он утверждал, был «подкреплен до мельчайших деталей соответствующими документами»[346]. Ознакомившись с докладом, Гитлер вызвал Гиммлера. Подробности состоявшегося между фюрером и рейхсфюрером СС разговора неизвестны. Однако известно, что Гиммлер тотчас же приказал арестовать ответственных сотрудников, причастных к составлению доклада, обвинив их в пораженчестве. Только после того как в дело вмешался статс-секретарь Баке, пользовавшийся у нацистской верхушки авторитетом «крупного специалиста по России», рейхсфюрер предоставил Шелленбергу возможность лично объясниться по этому поводу. Беседа протекала сначала крайне бурно. Гиммлер обрушился с бранью в адрес авторов доклада, назвал специалистов из института Ваннзее «шпиками НКВД», упрекнул Шелленберга в том, что тот поддается влиянию безответственных сотрудников, позволяя увлечь себя пораженческими настроениями.
Разумеется, вряд ли можно считать достоверным все, что сообщает по этому поводу Шелленберг, ведь, описывая события минувших лет, он изо всех сил стремился выставить себя и свою роль в лучшем свете. Конечно же его попытка стать в позу некоего «идейного противника» Гитлера и Гиммлера выглядит беспомощно. Но пример этот сам по себе передает атмосферу, царившую тогда в правящей нацистской верхушке.
ТВОРЦЫ ПОЛИТИКИ И РАЗВЕДКА
Словом, Гитлер вопреки всякой логике упорно и решительно отвергал все сообщения разведки, если они не соответствовали созданной им концепции войны, не укладывались в рамки его схемы, а всякую предостерегающую информацию называл не иначе как «сказки Канариса». Представляемые Гитлеру многочисленные разведывательные донесения о действительном положении вещей не могли заставить его отказаться от навязчивой идеи. Такого положения, отмечают западные исследователи, не было во время первой мировой войны. Тогда немецкая разведывательная служба не приспосабливалась к тому, «что хотят слышать наверху», а исходила из признания объективного факта превосходства противника в живой силе и вооружении, и к ее мнению прислушивалось верховное командование армии. Гитлер же полностью игнорировал предостережения своей секретной службы. Он выбирал из общего потока разведывательной информации и ее оценок исключительно то, что соответствовало его собственным идеям.
Военно-стратегическая задача, которую ставил Гитлер перед вермахтом, казалась ему простой. Успехи, одержанные немецкими войсками на начальном этапе войны при сравнительно незначительных потерях в живой силе и технике, укрепили в нем иллюзию, что Германия способна одержать «молниеносную» победу над Советским Союзом. Как противника Красную Армию он всерьез не воспринимал, отзывался о ней с пренебрежением. Но это было не презрение могущественного врага к своему противнику, а недооценка его сил и возможностей. В итоге случилось то, что во все времена считалось самым пагубным и непоправимым в делах разведки: ее оценка добываемой информации, имевшей важное значение для принятия решений на государственном уровне, стала все больше утрачивать объективность, беспристрастность и точность.
