— силос.
Я не придавал особого значения этому тексту, но он должен был просто существовать. Негоже было подводить Маргариту, да к тому же, я хорошо знал, что не все тексты проглядывают до конца. Я и сам вписал в свою дипломную работу слова о том, что рассматриваемая задача решений не имеет, потому что дипломов никто не читает.
Я встретился с девушкой в парке, и она с уважением поглядела на листки в моей руке.
Мы отправились в лабораторию, чтобы перепечатать высокохудожественное творение.
В Лаборатории мхов за отдельным столиком, ожидая нас, стоял такой же электрический монстр, какой я видел в приёмной директора.
Маргарита села за клавиатуру, я встал сзади и принялся диктовать. Мы лихо отстукали почти весь текст, пока у нас не съехала строчка, я потянулся, чтобы указать на это, и наши руки встретились.
От неё пахло дубовым мхом, запахом, как известно, вполне парфюмерным.
«Ятрань» пробила через два экземпляра строчку точек, и произошло то, во что я не мог поверить ещё накануне утром.
Потом мы весело изучали таблицу мхов, стараясь не говорить о нашем сомнительном деле.
Тут я вспомнил об опасности разоблачения.
— А где корреспондент-то? Настоящий?
— Сломал ногу, — беззаботно улыбаясь, ответила она. — Я звонила в редакцию. Через две недели выпишут.
Мы разошлись в разные стороны от дверей, крадучись, как коты, съевшие хозяйскую сметану.
От нечего делать я решил навестить Терентия Денисовича на его делянке.
Он обнаружился в оранжерее, где стоял, как учитель перед классом, в помещении, уставленном горшками с борщевиком. Ко всем растениям были приклеены электроды, и, кажется, он лупил одно из них током, чтобы посмотреть, как поведут себя остальные.
Метались в круглом окошечке старинного осциллографа какие-то импульсы, шла та самая непонятная работа, которую так любят показывать в научно-фантастических фильмах. Довольно скоро я почувствовал, что мешаю, и пошёл на берег Волги.
Терентий Денисович, впрочем, велел заглянуть к нему через три часа.
Так я и сделал.
Он обесточил свою пыточную аппаратуру, запер дверь, и мы пошли гулять.
— Всё дело в том, что уже сейчас много площадей засеяно борщевиком. А с ним, как с любой тварью, что себе на уме, — чуть запусти, перестань контролировать, и заполонит всё. Я сейчас покажу вам овраг, где случилась неприятность с мальчиком.
Действительно, в крутом склоне обнаружилась сперва маленькая ложбинка, а потом и широкое пространство с тропинкой, уходящей вниз.
Закат золотил берег, в воздухе была разлита благость, но в этот момент я ощутил скрытую тревогу.
Мы спустились в овраг. Весь он зарос борщевиком — теперь уже мёртвым. Огромные сухие растения отливали бронзовым и красным. В высоту они достигали двух-трёх метров и на вечернем ветру издавали лёгкий металлический звук, будто тёрлись друг о друга мачты яхт на якорной стоянке.
Мы прошли мёртвый борщевик, и я понял, что мой хозяин воспользовался этой мёртвой рощей, как предлогом.
Так, мы выбрались на поляну, где начинались заросли живых растений.
Тимофеев указал мне пенёк, а сам встал перед чащей.
И тут я понял, что сумасшедший старик разговаривает с растениями. Он будто дирижировал — поднимал одну руку, вверчивал что-то в воздух, потом хватал что-то из воздуха другой.
Он поднял руки, и вдруг, в полном безветрии, борщевики зашелестели. Это напоминало партийное собрание, на которое гонец, вернувшийся из столицы, привёз тревожные новости.
Старик вдруг обернулся и подозвал меня.
Я встал, и опять ропот прошёл по толпе зонтичных.
— Что вы им сказали? — прохрипел я пересохшим горлом.
— Я сказал им, что вы будете смотрящим вместо меня. Что смотрящий за борщевиками всегда будет, а сейчас вы напишете о них докладную.
Старик сказал это таким тоном, что у меня не хватило сил упрекнуть его. Я чувствовал себя партийным евреем, которого заманили в синагогу и быстро сделали обрезание.
Мы пошли обратно. Борщевики, казалось, разбегались с тропинки, тряся своими зонтиками, но ощущение всё равно было нехорошее. Примерно такое, какое испытываешь на улице, проходя мимо толпы молодых людей, наверняка зная, что у каждого в кармане нож.
Утром я пошёл к Маргарите. Она была, так сказать, во мхах, одна на своём рабочем месте. Моя подруга была сумрачна и сунула мне в руку нашу машинописную авантюру.
Поперёк текста синим карандашом было начертано: «Надобность отпала»
Оказалось, комиссия не приедет, в верхах что-то переменилось, и, кажется, директора переводят в Москву.
Я перевёл дух.
Вот и славно, но Маргарита сказала, что ничего не славно, потому что их посёлок маленький, а нас уже несколько раз видели вместе. Это всё очень неприятно, и совершенно лишнее. К тому же, я не поинтересовался, а мог бы спросить, и она честно сказала бы, что у неё жених в Ленинграде. Мама, опять же, против. А вот мог бы я устроить её на работу в Москве?
Не мог, да.
Я понимающе вздыхал и шелестел что-то, как сухой борщевик. Серый ягель неодобрительно натопорщился на меня. Остальные мхи были не менее угрюмы, и в их присутствии оправдываться не хотелось.
Да это и было бессмысленно.
Когда я вышел, то увидел, что за мной внимательно наблюдает карлица, стоящая за деревом.
Старик провожал меня до автобазы.
В рюкзаке у меня лежала бутылка с настойкой и записки учёного, переданные мне, как эстафетная палочка.
Я всмотрелся в человека в круглой чёрной шапочке рядом с собой и вдруг увидел, каким усталым он выглядит. Из него будто выпустили воздух, и теперь Терентий Денисович смотрелся так, как если бы он был сверстником народовольца, гения здешних мест. Шрамы казались неестественно белыми, и старик был похож на пожилого Геракла, который успел скинуть рубашку из борщевика, но остался на всю жизнь калекой. Терентий Денисович, надо отдать ему должное, не призывал меня к подвигам. Он относился ко мне, как старый индеец, который не в силах остановить нашествие испанцев, но на всякий случай открыл тайну амулетов случайному мальчишке.
До автостанции меня подвёз всё тот же шофёр. Мы ехали долго и добрались до места уже в сумерках, но как раз в этот момент до областного центра отправлялся автобус. Я спросил билет в кассе, — они были, но кассирша посмотрела на меня довольно странно.
Однако ж было не до рассуждений.
Я забрался внутрь и обнаружил, что еду вместе с целым цыганским табором. Беспокойно вскрикивали во сне дети, мне на плечо стала заваливаться какая-то терпко пахнущая старуха в тридцати юбках.
Автобус прыгал на рытвинах, мы колотились внутри, как горошины в стручке, но в этой
