Вероника Макаровна заливается краской. Сережа не очень понимает, о чем это они так странно говорят, но чувствует, что разговор всем неприятен. Ему хочется, чтобы взрослые перестали так говорить, хочется перебить их, отвлечь чем-нибудь. Растерянность у него уже прошла, и, хотя радоваться не приходится, что учительница оказалась еще и родственницей, ничего ужасного пока не произошло. Сережа ерзает, придумывает, что бы ему сказать подходящее к моменту, и вдруг для себя неожиданно бухает невпопад:
— А Никодим Михайлович рассказывал, как вы его ремнем лупили.
Сережа краснеет, понимая, что ничего он не улучшил, наоборот, только испортил и Вероника Макаровна сейчас встанет и уйдет, он хочет добавить какие-нибудь слова, объяснить подробнее свою мысль, но только теряется от этого и подавленно молчит.
Вероника Макаровна испуганно глядит на Сережу, не понимая, в чем ее обвиняют, и вдруг улыбается:
— Это когда он на войну убежал? — спрашивает она. Никодим оживляется, перестает глядеться в чайник, благодарно смотрит на Сережу, а Вероника Макаровна объясняет: — А я в тот момент ничего другого придумать не могла. Била, а сама боялась: вдруг снова воевать удерет?
Сережа улыбается: слава богу, что Вероника Макаровна его поняла, и еще хорошо, что мама сидит не напряженно и злое выражение сошло с ее лица. Теперь разговор идет обыкновенный, простой. Никодим рассказывает, что маме обещают дать к Октябрьским квартиру в новом доме, Вероника Макаровна участливо кивает головой, близоруко, как в классе, щурится, оглядывая комнату и соглашаясь с тем, что новая квартира, несомненно, нужна. А мама смотрит в стакан, и лицо ее измученно, устало, расстроенно. Наверное, ругает себя за свои же слова. Такая уж она, мама.
7
К Октябрьским квартиру не дали.
Но это ничего не значит. К Новому году непременно дадут.
По вечерам, после работы, мама водит Сережу и Никодима к их дому. Дом уже есть. Он построен. В нем даже горят огни. Правда, пока огни освещают мутные окна, измазанные белилами. Рабочие белят потолок, красят полы.
Мама притопывает сапожками, смеется весело, валит Никодима в сугроб.
— Скоро, — кричит, — скоро в ванне будем мыться, под душем плескаться! Хватит в баню ходить! Надоело!
Никодим барахтается в снегу, Сережа толкает к сугробу маму, хочет ее тоже посадить в сугроб, но Никодим голосит:
— Осторожно! Осторожно!
Сережа оставляет маму в покое.
Сначала он никак не мог понять, в чем дело. Почему мама с ним все о Котьке заговаривает?
— Как тебе Костик тети Нинин нравится?
— Мировой мужик, — отвечал Сережа. — Мыслитель! А что?
— Ничего, — соглашалась мама. И восхищалась: — Такой проказник! К ним ремонт пришли делать. Маляры принесли бочку с золотой краской — цветы на штукатурку наносить. Так он в этой краске вывозился, приходит и хвастается: «Я золотой!»
Сережа смеялся. Известное дело, Котька. Что-нибудь да выдумает. И мамины слова буквально принимал. Нравится ей Котька, и только.
Это еще летом было. Но потом, к осени, мама что-то поправляться стала. И уже в открытую разговаривать принялась: кого бы Сережа больше хотел — братика или сестренку?
Сережа сперва чуть не заплакал от обиды. Без него решили! А теперь спрашивают!
Он себя почувствовал одиноким, бездомным, ненужным. Мамино такое решение ему казалось предательством, жестоким эгоизмом. Он дулся, не разговаривал. Мама Сережу разглядывала с любопытством. Потом подвела итог:
— Это потому, что ты один всю жизнь рос. — И прибавила подумав: — Подумай только, будет у нас братишка. Такой же забавный, как Котька.
Сережа подумал. Ну, если как Котька — куда ни шло. А через несколько дней сам над собой смеялся. Ну если даже не как Котька, чего особенного? Или если девчонка, то что?
— Ну ладно, — сказал он маме, — рожай, кого тебе хочется. На твое усмотрение.
Мама расхохоталась. Потом сказала:
— Девочку хочу! И мальчика!
Теперь уже Сережа смеялся:
— Жадная!
— Жадная, — кивнула мама, — жадная, Сергунька! Хочу, чтобы много детей у меня было. Ведь дети — это для женщины счастье! Это ее продолжение, понимаешь? Дети — продолжение человеческое. Вот будут и у тебя дети, а у твоих детей еще дети, твои внуки, а у тех еще — правнуки твои, и так вечно!
Мама вообще очень переменилась. Грубо не говорит. Курить совсем бросила.
— Это им вредно, — говорит мама и кивает на себя. Шутит: — А то еще родятся, да вместо соски запросят папироски.
Они хохочут. Стихи получаются! Вместо соски запросят папироски!
Вообще смеются они часто. Вот и теперь. Вытащила мама с Сережей Никодима из сугроба, вытерла слезы от смеха и говорит:
— Не к добру это! После смеха — всегда слезы!
— Типун тебе на язык! — говорит Никодим. — Заладила!
Дом, в котором дадут маме квартиру, стоит перед ними важно, осанисто. Сережа даже немного робеет перед ним, представляет, какая будет у них квартира, какую купят они мебель.
Он вспоминает, как бабушка, приезжая, укоряла маму, что живет она не как люди, что нет у нее квартиры, приличной обстановки, и вообще… Мама отвечала ей: «Значит, не задалась твоя дочка». А потом гоняла по комнате табачный дым.
Как изменилось все, думает Сережа. Будет теперь и у них хорошая квартира. Но и это не главное. Мама — счастливая, вот что важно. Ничем не отличишь ее теперь от тети Нины.
«Дурак, — тут же клянет он себя. — Какой я дурак был! Ведь если бы Никодим к нам не пришел, ничего же не изменилось, так бы и осталось все, как было».
Он обзывает себя дураком, хвалит Ваську за то, что уму-разуму научила, думает о новом годе, каким он будет.
Еще счастливее?
Конечно, счастливее!
Так и выходит, как Сережа думает.
Ключи от квартиры им дают в три часа. Тридцать первого! А в двенадцать — Новый год.
Мама примчалась домой на такси, ворвалась румяная, хохочущая. В руке железный ключик высоко держит. Словно волшебный, золотой. Никодим за спиной посмеивается.
— Собирайся! — кричит мама Сереже. — Летим!
Они летят в такси, их на каждом шагу норовят остановить — все торопятся, времени мало, но машина мчится, круто руля, норовя носом врезаться в сугроб!
— Потише! — кричит, смеясь, мама шоферу. — Мы в новую квартиру, еще не въехали!.. Да и вообще! На тот свет не торопимся! У нас на этом еще дела есть!
Шофер улыбается, разглядывает маму, — в пушистом зеленом берете, с помпошечкой, — говорит неожиданно:
— Что-то, извините, мне ваш голос знаком.
— Знаком! — важно надуваясь, отвечает мама. — Каждое утро слушаете, какую я вам погоду объявлю.
— Нет, правда? — удивляется шофер. — Вы, что ли, и есть Воробьева?
— Ветер умеренный, до сильного, — говорит, чуть меняя голос, мама. — Температура в области — минус пятнадцать, в южных районах — минус двенадцать. В городе ожидается малооблачная погода, — она смеется, не выдерживает.
Шофер мотает головой.
— Как это у вас получается? — говорит он. — Учились где?
— Самуком! — смеется мама.
Потом они бегут по лестнице на пятый этаж. Дом пятиэтажный, без лифта.
— Тяжело ходить будет! — говорит Никодим.
— Ни чер-рта! — бушует мама.
— Тебе будет тяжело, — кричит ей вслед Никодим. Она обогнала их на целый марш. — Да осторожнее! — сердится он. — Сумасшедшая! Куда летишь!
— К небу! — шутит мама. — Выше, к небу!
Дрожащей рукой поворачивает мама ключ в двери, распахивает ее, скинув сапожки, бежит в одну комнату, потом в другую. Возвращается молча, едва дыша, и бросается на шею Никодиму.
Он ее подхватывает осторожно, кружит на месте. И вдруг мама плачет.
Никодим отпускает ее. Мама садится на пол, слезы градом льются из глаз.
— Боже мой! — говорит мама. — Подумать только! И все это мое! — Она показывает на Сережу. — И ты! — Смотрит на, Никодима. — И ты! — Разводит руками, обхватывая квартиру. — И это!
Она плачет горько, безутешно, и тут же смеется, и вытирает лицо пуховым беретом, размазывая краску с ресниц.
И Сережа неожиданно замечает: лицо у мамы, еще только что радостное, вдруг делается усталым. Словно мама долго-долго шла по какой-то дороге и вот пришла, села. Все в ней опустилось, оборвалось.
Она пришла к цели.
8
Вечером они сидят на матрацах, разложенных по полу, а посредине большой лист ватмана. Это стол. На нем вина и закуски. Кроме матрацев, ничего перевезти не сумели, да не беда! Не беда, что на окнах занавесок нет, что маленькая лампочка, голая, без абажура, едва освещает комнату, главное — есть новый дом. И есть елка.
Ее Олег Андреевич принес.
— Котькина инициатива, — сказал серьезно. — Это он предложил свою елку вам отдать. И игрушки притащил.
У Сережи игрушки есть, но они остались в старой комнате, про них забыли в суете и хлопотах, а Котька молодец. Пыхтит, тащит большую картонку. Они развешивают игрушки и гирлянды с цветными лампочками, включают ее, и в доме сразу настает праздник.
