– Но…
– Картер, я говорю вполне серьезно. Я не жду от тебя ответного признания. Я не хочу, чтобы ты думал, будто обязан сказать мне то же самое. – Она погладила ему щеки и подбородок.
– Персик, а за что ты меня любишь?
Как же в этом человеке засела уверенность, что он недостоин любви! У Кэт сжалось сердце. Она снова коснулась его подбородка. Прикосновение совпало с очередным раскатом грома.
– Я люблю тебя, потому что ты очень редкий человек. – (Поцелуй в правую щеку.) – Ты щедр. – (Поцелуй в нос.) – Заботлив. – (Поцелуй в верхнюю губу.) – Страстен. – (Поцелуй в нижнюю губу.) – А еще, ты самый красивый из всех мужчин, какие мне встречались.
Картер оторопело поцеловал ее в лоб:
– Я… знаешь… – Он резко дернул головой и сверкнул глазами. – Мне нужно… кое-что тебе показать. Тогда ты… поймешь.
Кэт гладила его, как испуганного ребенка.
– Показывай все, что захочешь. Даю честное слово: я никуда не убегу.
Картер осторожно ссадил ее с колен. Подсвечивая экраном айфона, Кэт собрала одежду и отправилась в ванную. Когда она вернулась, Картер набросил ей на плечи теплое одеяло.
– Идем со мной, – прошептал он, включая фонарик.
Взяв за руку, Картер повел ее наверх. Там он миновал их комнату и, пройдя чуть дальше, остановился возле последней двери. Нажал ручку. Дверь с громким скрипом отворилась. Чувствовалось, сюда много лет никто не входил. Кэт встретил холодный, спертый воздух.
Луч фонарика и проблески луны в разрыве облаков давали не слишком много света. Комната была невелика. Темные обои, никаких украшений, если не считать плакатов с изображением автомобилей и игроков бейсбольных команд. Возле шкафа висела пробковая доска, покрытая рисунками и корешками билетов. Толстый слой белой пыли на мебели. Такая же пыльная кровать с полосатым матрасом.
Картер терпеливо смотрел на Кэт, следя за ее реакциями.
– Это была твоя комната, – сказала она.
Он молча посветил на стену, остановившись на рекламном плакате мотоцикла «триумф». Потом обнял Кэт за плечи и повел к кровати, где они сели на пыльный матрас. Картер снова встал, открыл шкаф и принялся доставать картонные коробки всевозможных размеров. Поиски продолжались до тех пор, пока у него в руках не оказалась небольшая книжка, перетянутая широкой резинкой.
Картер молча сел рядом и протянул ей книжку. Опасливо, словно та могла наброситься на Кэт. Она погладила его по коленке, показывая, что все идет как надо.
– Ты понимаешь… – Картер скреб подбородок. – Это что-то типа… типа дневника. Может, глупо… но после. – Он снова взялся за подбородок. – Тебе это кое-что объяснит.
– Ты хочешь, чтобы я прочитала твой дневник?
Картер невесело рассмеялся:
– Ну да… Кэт, я… я сам не знаю.
– Хорошо, – согласилась она, удивляясь его нервозности.
Негнущимися пальцами Кэт сняла резинку. Картер отошел к окну, открыл форточку и закурил. Кэт раскрыла первую страницу.
Увиденное заставило ее удивленно заморгать и шумно втянуть в себя затхлый воздух. Кэт вопросительно посмотрела на Картера. Он лишь пожал плечами и отвернулся к окну.
Кэт села, скрестив ноги, и положила фонарик так, чтобы луч освещал страницы дневника. На самой первой, успевшей пожелтеть, была неаккуратно приклеенная газетная вырезка, сообщавшая о смерти сенатора Дэниела Лейна. Чуть ниже – другая, с фотографией отца и матери Кэт. Кэт хорошо знала это фото, сделанное в день, когда ее отец стал сенатором. Здесь он выглядел удивительно счастливым. Рядом стояла красивая, улыбающаяся Ева. Такой улыбки Кэт не видела у матери уже очень, очень давно. Нахлынула тоска по той Еве, говорившей, что дочь может сама выбирать свой жизненный путь.
Глаза Кэт скользили по строчкам. Она знала, что не найдет ничего нового. Тогда подобных статей было полным-полно… «Ужасное преступление… Шоковое состояние… Кровоизлияние в мозг… Полиция застрелила двух подозреваемых». Кэт проглотила слезы и осторожно погладила отцовское лицо.
Она перевернула страницу. Там тоже были вырезки, рассказывавшие о похоронах отца, о фонде, учрежденном в его честь. Ниже шли снимки памятных церемоний, устраиваемых вдовой сенатора Лейна. От снимка к снимку Ева заметно старела. От былой красоты и обаяния почти ничего не осталось.
Глаза Кэт были полны слез. Только сейчас она обратила внимание, что ее имя везде было подчеркнуто или обведено кружком. Она молчаливо листала страницы, заполненные вырезками. Потом они закончились и пошли строчки, выведенные изящным мелким почерком. Первая запись была сделана через месяц после гибели ее отца.
Снова видел ее во сне. Каждый раз, только закрою глаза, как вижу ее. Сам не знаю, почему она не дает мне покоя. С того жуткого вечера она поселилась у меня в мозгу. Иногда мне хочется взять ложку и вычерпать ее оттуда, как шоколадное мороженое. Но моя голова не бабулин холодильник. И потом… если я это сделаю, то буду по ней скучать.
Две недели спустя:
Сегодня меня шибанул ее запах. Мы с Максом шли мимо фруктового лотка. Там лежали персики. Сладкие персики. Ее волосы пахли персиками. Я купил несколько штук. Макс назвал меня уродом. Думаю, он прав.
Через два дня:
Я чокнутый. Так оно и есть. Я ее видел. Я знаю, что видел ее. Но этого не может быть.
Рождество:
Мы с отцом поцапались. Он обозвал меня неблагодарной свиньей. Я обозвал его придурком. Он нашел мои сигареты. Я лег в кровать, закрыл глаза и увидел ее. В комнате запахло персиками. Кому скажи, покрутят пальцем у виска. Меня это успокоило. Если я тогда ей помог, думаю, она не станет возражать, что она служит мне успокоительным средством. А может, ей все равно. Наверное, она вообще забыла обо мне.
Кэт продолжала читать. Записи были краткие – не больше пяти предложений, но их значимость стоила десятков и сотен страниц. Рука Кэт, прикрывавшая рот, была мокрой от слез. Картер тихо сел рядом, обнял ее колени. Он был непривычно тихим.
Новый год:
Я мир считаю, чем он есть, Грациано:Мир – сцена, где у всякого есть роль;Моя – грустна.
Февраль:
Богатая наследница в Бельмонте живет;Красавица – прекрасней вдвоеВысокой добродетелью…
Кэт чуть не поперхнулась, узнав знакомые строчки из первого действия «Венецианского купца».
– Картер…
– Прости. Глупо получилось. Я знал, что не надо… Просто хотел, чтобы ты поняла.
– Что мне нужно понять?
Кэт нуждалась в его объяснениях. Она больше не могла читать сокровенные мысли его детства.
