мраморными колоннами, поднятыми со дна классических морей и сохранившими инкрустацию этрусскими устричными раковинами, – внезапно умер от апоплексического удара, помогая подпирать пропилеи. То был лишь его сотый чертог!
Его племянник и наследник, честный, но карикатурно пуританский суконщик из Рюинена (недалеко от Зволле, как мне сказали), обремененный большой семьей и небольшой торговлей, тревожился напрасно: он не лишился миллионов гульденов, безумную растрату которых он последние лет десять обсуждал со специалистами по душевным болезням. Все сто амурантов открылись в один день, 20 сентября 1875 года (и по очаровательному совпадению, старое русское название сентября, «рюень», что могло означать «крушение», «руины», также отзывалось в названии родного города экстатического нигдерландца). К началу нового века венерианские доходы уже текли рекой (правда, последним потоком). В одном болтливом бульварном журнальчике сообщалось, около 1890 года, что «Вельветовый» Вин, из любопытства и чувства благодарности, как-то посетил – только однажды и со всем семейством – свой ближайший амурант и что будто бы небезызвестная Гийом де Монпарнас гневно отвергла предложение голливудской студии написать сценарий об этой помпезной и уморительной экскурсии. Всего только слухи, конечно.
Дед Эрика перепробовал, кажется, все – от ар-декорума до ура-декаданса, от леденящего ампира до «пламенеющей» готики. В своих пародиях на парадиз он даже позволил себе, всего несколько раз, выразить зодческими средствами прямолинейный хаос кубизма (превратив «абстракцию» в «конструкцию»), подражая – в том смысле, который так хорошо раскрыт в Вулнеровской «Истории английской архитектуры», подаренной мне (дешевое издание в бумажной обложке) добрейшим д-ром Лагоссом, – таким ультраутилитарным кирпичным кубам, как maisons closes Эль Фрейда в австрийском Любеткине или отхожие флигели Дюдока в серой Фрисландии.
Но в целом он предпочитал идиллию и романтику. Утонченных английских джентльменов ожидало немало удовольствий в Летчуэртском Тереме, настоящем деревенском доме, оштукатуренном до бычьих глаз, или в Итченорском Шато, с грубой каминной полкой и шатровой крышей. Нельзя не восхищаться мастерством Давида ван Вина, придавшего своему новехонькому особняку в стиле Регентства облик отремонтированной фермы или устроившего новообращенный женский монастырь на прибрежном островке с таким волшебством, что нельзя было отличить арабески от арбутуса, искуса от искусства, золы от лозы. Мы всегда будем помнить Литтль-Лемантри под Ранчестером или Псевдотерм в живописном тупиковом ущелье к югу от виадука сказочной Палермонтовии. Мы высоко ценили то, как он соединял местную банальность (шато в окружении каштанов, кастелло под защитой кипарисов) с внутренним убранством, побуждавшим предаваться всевозможным оргиям, отражаемым в потолочных зеркалах эрогения юного Эрика. Лучше всего, в практическом отношении, архитектору удавалось обеспечить уединенность своих сооружений, которые как бы отступали от окружающих открытых пространств. Гнездилась ли «Вилла Венус» в лесистых долинах, была ли окружена обширным парком, смотрела ли на террасные сады и рощи, подступ к ней начинался с частной дороги и тянулся через лабиринт живых изгородей и стен с неприметными дверями, ключи от которых имелись только у гостей и охранников. Умело расставленные прожекторы сопутствовали блужданиям вельмож, в плащах и масках, по петляющим темным дорожкам среди зарослей – ибо одно из условий Эрика состояло в том, что «каждое заведение должно открываться только с наступлением ночи и закрываться с восходом солнца». Система звонков, которую Эрик, возможно, изобрел самостоятельно, хотя она стара, как баутта и вышибала, не позволяла посетителям виллы натыкаться друг на друга, и сколько бы дворян ни ожидало или ни распутничало в любой части амуранта, каждый чувствовал себя единственным петухом в курятнике, поскольку вышибала, молчаливый и вежливый человек, напоминающий манхэттенского приказчика в универсальном магазине, в счет, разумеется, не шел: подчас его случалось видеть, когда возникала заминка с удостоверением личности или наличности, но ему редко приходилось применять грубую силу или вызывать помощника.
Согласно проекту Эрика, подбором девиц ведали Благородные Собрания Старейшин. Изящной формы фаланги, хорошие зубы, безупречная кожа, не знавшие краски волосы, совершенные ягодицы и грудь, а также непритворная жажда любострастных утех были непременными предпосылками, которых требовали Старейшины по предписанию Эрика. «Интакты» принимались только отроческих лет; с другой стороны, ни одна женщина, родившая ребенка (даже в детские годы), в гетеры не допускалась, и отсутствие каких-либо изъянов, вызываемых материнством, не имело значения.
Сословный ценз оговорен не был, но Комитеты первоначально и теоретически склонялись к тому, чтобы принимать девиц более или менее благородного происхождения. Дочери художников в целом имели преимущество перед дочерями биндюжников. Неожиданно много оказалось детей озлобленных лордов из промозглых замков или разорившихся баронесс из обшарпанных гостиниц. Просматривая список из приблизительно двух тысяч проституток, состоявших во всех амурантах на 1 января 1890 года (то был рекордный год в анналах «Виллы Венус»), я насчитал целых двадцать два имени, восходивших к королевским семьям Европы, но вместе с тем около четверти всех девиц принадлежали к плебейским слоям. В силу какой-то задорной встряски в генетическом калейдоскопе или простой покерной удачи, или безо всякой причины, дочурки крестьян, коробейников и водопроводчиков часто превосходили в элегантности и грации своих товарок из зажиточного среднего класса или самого высшего общества – занятный факт, который порадует моих неродовитых читателей не менее того обстоятельства, что прислужницы, стоявшие «ниже» восточных чаровниц (они ассистировали клиенту и его потаскухам в различных ритуалах с серебряными тазами, вышитыми полотенцами и бесперспективными улыбками), нередко спускались с украшенных фамильными гербами княжеских высот.
Отец Демона (и очень скоро сам Демон), и лорд Эрминин, и некто г-н Ритков, и граф Петр де Пре, и Mire de Mire, Esq., и барон Аззуроскудо – все состояли членами первого Совета Венерианского Клуба, но лишь визиты застенчивого, тучного и большеносого г-на Риткова по-настоящему будоражили девиц и наполняли окрестности агентами, старательно изображавшими садовников, конюхов, лошадей, рослых доярок, новые статуи, старых пропойц и так далее, пока Его Величество в специально сооруженном для его веса и прихотей кресле изволили развлекаться с тем или иным погибшим, но милым подданным державы – белым, черным или коричневым.
Поскольку тот достопамятный первый амурант, который я посетил, став членом клуба «Вилла Венус» (незадолго до второго лета с моей Адой в садах Ардиса), теперь, после всех превратностей судьбы, представляет собой очаровательный загородный дом почитаемого мною чузского профессора и его очаровательного семейства (очаровательная жена и троица очаровательных двенадцатилетних дочурок: Ала, Лола́ и Лалага – особенно Лалага), я не могу сообщить его названия, хотя моя дражайшая читательница уверяет, что я все-таки имел неосторожность упомянуть его где-то раньше.
Я стал завсегдатаем борделей с шестнадцати лет, и хотя несколько лучших, особенно французских и ирландских домов были отмечены тройным красным символом в путеводителе Нагга, ничто в них не предвещало роскоши и неги моей первой «Виллы Венус». Они отличались друг
