§ 2. Культурное доминирование и новые измерения
Академические публикации о неравномерности распределения коммуникационных потоков в мире делались в специфическом международном контексте: с середины 1970-х годов эта тема обсуждается в ЮНЕСКО, вслед за дебатами на конференциях неприсоединившихся стран. ЮНЕСКО создает специальную комиссию под председательством Шона Макбрайда (1904–1988), директора неправительственной организации «Amnesty International» («Международная амнистия»). Комиссия была призвана изучить ситуацию и подготовить резолютивный доклад. В 1980 г. был опубликован доклад «Many Voices. One World» («Единый, но многоголосый мир»),[404] в котором было сделано подробнейшее описание неравномерного распределения информации в мире и содержался официально озвученный призыв установить новый мировой информационно-коммуникационный порядок.
Дебаты о новом информационно-коммуникационном порядке превратились в диалог глухих: работа комиссии Макбрайда вылилась в сражение, в котором столкнулись различные геополитические блоки и диаметрально противоположные идеи. Развитые страны Запада (в первую очередь – США) критиковали комиссию за слишком резкую (и бесполезную) оценку процессов концентрации производства культурной продукции в богатых странах Севера. Принимая во внимание отсутствие в странах-реципиентах материальной базы для массового производства альтернативных продуктов, такая критика воспринималась скорее как демагогия. Страны третьего мира воспротивились слишком толерантной политике по отношению к странам Севера. А Советский Союз использовал комиссию для того, чтобы официально закрепить в международных документах концепцию информационного невмешательства, которая позволяла бы СССР легитимизировать изоляцию внутреннего медиапространства, использование глушения радиостанций и проч.
На сегодняшний день очевидно, что новый мировой порядок не избавил страны третьего мира от культурного и технологического доминирования со стороны развитых стран, но в значительной мере спровоцировал крупный международный скандал о приоритетах политики ЮНЕСКО, в результате которого США и Великобритания вышли из состава ЮНЕСКО, сократив бюджет этой международной организации примерно на треть.
Уже в 1980-х годах проблема культурного империализма подвергается переоценке.
Во-первых, картография коммуникационных потоков в мире к этому времени настолько меняется, что использовать методики, которые применяли исследователи «неравномерных потоков», больше не представляется возможным: в странах, считавшихся раньше периферией, появляются мощные производства культурных продуктов, их начинают экспортировать уже в обратном направлении – в бывший центр. Мексиканские и бразильские производители кино и сериалов становятся известны на весь мир; Индия превращается в крупнейшего производителя кино, как и Египет в арабском мире. Мировая картина информационных потоков отныне настолько комплексна, что о ней сложно говорить в терминах культурного доминирования.
Во-вторых, сами по себе понятия «защита национальной идентичности» и «культурная независимость» слишком двусмысленны, и это было подтверждено политическим опытом многих государств. Под маской «защиты культурной идентичности» во многих странах Африки создавались информационно герметичные и режимы, которые фактически вводили цензуру. Наконец, культурное доминирование теперь в гораздо большей степени необходимо было изучать через использование западных матриц производства, ценностей, воспроизводство устойчивых американских нарративов в сериалах развивающихся стран.
К концу 1980-х годов в мировых медиаисследованиях наблюдается смещение акцента на изучение процессов потребления информации. Не обошла эта тенденция и теоретиков культурного доминирования. Мы уже говорили о международных исследованиях, изучающих разные способы прочтения транснациональных культурных продуктов. Многие из этих работ стали впоследствии основой для опровержения культурного доминирования как такового. Их авторы утверждали следующее: поскольку существуют различные способы понимать одну и ту же информацию и по-разному ее толковать, зритель или слушатель не зависит от источника сигнала и для него абсолютно неважно, американский фильм он смотрит или снятый в той стране, где он живет.
Надо заметить, что каждая из противоборствующих групп теорий впадает в крайность, не пытаясь сочетать оба метода исследований. Если первые уделяли внимание анализу макроуровня – планетарному масштабу, стратегиям доминирования фирм, геополитическим и геостратегическим вопросам, то вторые концентрировались на микроуровне, изучая лишь само сообщение и способ его потребления, не вникая в то, что стоит за этим сообщением и откуда оно исходит.
Во второй половине 1990-х годов в политической экономии глобальных медиа появляются новые подходы. Ученые начинают не просто констатировать глобальную гегемонию преимущественно американских медиафирм, а изучать формы приобщения к ней локальных индустриальных и институциональных акторов. Тристан Маттелар, сын Армана Маттелара, в частности, изучает реакции местных правительств и локальных медиаинститутов в целом на влияние зарубежного телерадиовещания.[405] Для Маттелара-младшего любой трансграничный медиаконтент, если он проникает в информационно герметичное пространство (страну с высоким уровнем цензуры или изолированную страну, коей был Советский Союз), не может не вызывать определенных социальных изменений в политике местных властей, которые оказываются заложниками внешнего давления.
Первая работа Маттелара-младшего, в которой он начинает использовать данный тезис, называется «Аудиовизуальный троянский конь: "железный занавес" против трансграничного телерадиовещания» («Le cheval de Troie audiovisuel. Le rideau de fer à l'épreuve des radios et télévisions transfrontalières»)[406] и посвящена роли, которую играл запрещенный контент в политической эмансипации стран Центральной и Восточной Европы. Как считает французский ученый, начиная с установления в первой половине XX в. изоляционистского идеологического режима проникновение любого внешнего, чуждого советской системе взглядов культурного контента представляло идеологическую угрозу. Однако в первой половине XX в. эта проблема была менее существенной, чем во второй, когда советский блок значительно расширился, население повсеместно было включено в культурные практики, а стратегия многих зарубежных стран в период холодной войны специально направлялась на распространение культурно враждебного советскому строю контента внутри стран советского блока. Сюда относятся и расширение международного радиовещания (как официальных радиостанций, так и радиостанций, не выступающих от лица тех или иных правительств, но финансируемых ими, например «Радио Свобода») на страны советского блока, и контрабанда музыки, а позднее – фильмов на видеоносителях, издание запрещенной литературы. Все эти виды деятельности Маттелар называет элементами формирования параллельной публичной сферы, существующей наряду с официальной, в которой принято было прославлять партию и правительство. Маттелар-младший полагает, что так создавалось специфическое давление на советские правительства, которые не могли полностью игнорировать феномен популярности зарубежных радиостанций, зарубежной музыки, видеотрафика и проч., и реагировали на эти прогрессивные изменения, разрешая то, о чем ранее нельзя было даже помыслить. На волне трансляций зарубежных радиостанций и популярности нелегальной музыки СССР открывает первую музыкальную, то есть транслирующую музыкальный контент, радиостанцию – «Маяк»; учитывая «давление» со стороны нелегального видеорынка, советское правительство идет на легализацию видеокассет и видеомагнитофонов и т. д.
В дальнейшем, в коллективных монографиях «La mondialisation des médias contre la censure» («Глобализация медиа против цензуры»)[407] и «Piratages audiovisuels. Les voies souterraines de la mondialisation culturelle» («Формы аудиовизуального пиратства: скрытые пути культурной глобализации»),[408] вышедших под редакцией Т. Маттелара, развивается мысль о локальных реакциях на глобальное давление. В первой книге рассматривается набор кейсов, преимущественно африканских стран, где высокая популярность французских международных радиостанций (в первую очередь RFI – Radio France internationale, или Международное радио Франции) среди населения приводит к тому, что местные правительства более не могут в полной мере поддерживать цензурный режим и вынуждены «гибридизировать» собственные медиа. Они уже не могут в этой ситуации умалчивать события, становящиеся известными благодаря международному радио. Вторая книга привлекает внимание к широкому набору ситуаций, когда формой локальной реакции на глобальные процессы становится медиапиратство, которое создает альтернативные крупным корпорациям и правительственным стратегиям потоки культурного контента (главу о России в данной коллективной монографии писал один из авторов настоящего учебника[409]). Парадоксальным образом медиапиратство рассматривается с этой точки зрения не в правовой и (или) неправовой парадигме и контексте правовой неграмотности стран, где оно распространено, но в контексте восприятия его как средства обеспечения доступности культуры и доступа к ней. Поскольку медиапиратство является феноменом, в котором тесно переплетается потребление и производство культурных форм, это позволяет ему быть более приспособленным к гибридизации культур, донесению до населения тех форм, которые подлинно востребованы.
