— Убить? Каким образом?
— Он столкнул меня в воду. Я не случайно свалился в водоворот. Он столкнул меня.
Титус не выказал особого волнения. Наклонившись вперед, он почесал комариный укус на лодыжке.
— Вы его видели?
— Нет, но почувствовал.
— Откуда же вы знаете, что это был он?
— А кто же еще? Когда мы виделись последний раз, он сказал, что убьет меня.
— Не могу себе этого представить, очень уж на него не похоже, просто не верится, — тупо твердил Титус.
— Меня столкнули! Кто-то толкнул меня в спину!
— Вы уверены? Вы ведь могли упасть и удариться спиной о скалу, а потом соскользнуть в воду, а ощущение было бы как от толчка в спину. И доктор сказал, что у вас все могло спутаться в голове.
Продолжать я был не в состоянии — слишком устал и пал духом. Не надо было уходить так далеко от дома.
— Ладно, Титус, поставим на этом точку. Никому не передавай, что я тебе рассказал.
Титус поглядел на меня, сощурив глаза.
— Вот видите, не так это весело — играть в отцы и сыновья. — Это было самое ласковое из всего, что он сказал.
— С училищем я тебе помогу, — сказал я. — Мы еще это обсудим. А теперь беги.
Он встал.
— Я вас доведу до дому.
— Справлюсь и сам.
— Нет, не справитесь. К тому же и дождь опять начинается. — Он протянул мне руку. Я взял ее, и он помог мне подняться, а потом ухватил под локоть. Сказал: — Когда-нибудь мы с вами друг друга узнаем. Времени хватит.
— Времени хватит.
«Хартли, родная, я хочу сказать тебе кое-что. Во-первых, прости, что увез тебя и насильно держал у себя в доме. Мной руководила любовь, но теперь я вижу, что это было глупо. Я напугал тебя и сбил с толку. Прости меня. Во всяком случае, это доказывает, что я тебе предан бесконечно и хочу, чтобы ты была со мной. Ты моя, и я не собираюсь от тебя отступаться. Так что скоро ты меня снова увидишь! Надо полагать, что, вернувшись домой, ты много чего обдумала и отчасти стала на мою точку зрения. Ну зачем тебе, моя дорогая, оставаться в краю страданий? Ведь я для тебя не чужой человек, не предлагаю тебе ничего и никого незнакомого. Ты сама сказала, что я твой единственный друг! И ты совсем уж была готова сказать «да», только боялась его. Ведь страх — это в конечном счете привычка. А в глубине души ты разве не чувствуешь, что изменилось? Теперь уж скоро ты сможешь сделать то, о чем мечтала годами, — распахнуть дверь и выйти.
И еще вот что. Я не собираюсь увести тебя в какой-то роскошный мир, полный актеров и знаменитостей. Я и сам в таком мире не живу. Ты как-то сказала, что тебе по душе тихая жизнь. Вот и мне тоже. Иначе зачем бы я приехал сюда! Мы уедем и будем жить с тобой вдвоем совсем просто, в маленьком домике в Англии, где-нибудь в деревне, если захочешь — у моря, и постараемся совсем просто скрасить друг другу жизнь. Об этом я всегда мечтал, а теперь, когда я освободился от театра, я могу так жить с тобой. Мы будем жить очень тихо, Хартли, и ценить простые радости. Неужели тебе не хочется этого настолько, чтобы уйти из дома, где тебя не любят и мучают? И Титусу мы, конечно, поможем, и он придет к нам по своей воле, и все старые раны заживут. Мы будем его любить. Но самым главным всегда будем мы с тобой.
Теперь вот еще что я тебе скажу, это страшная вещь. Позавчера Бен пытался меня убить. Он в темноте столкнул меня в водоворот. Одному Богу ведомо, как я не погиб. Я отделался контузией и ушибами. Приглашал врача (но ты не тревожься, ничего серьезного нет). Покушение на убийство — не такая вещь, которую можно оставить без внимания и жить дальше, как будто ничего не случилось. В полицию я еще не обращался, обращусь или нет — это зависит от Бена. Добавлю одну немаловажную подробность: есть человек, который все это видел.
Но не о мести я сейчас думаю. Я хочу одного — увезти тебя. Помимо всего прочего, ты едва ли захочешь остаться с человеком, который доказал, что способен на убийство. Перестань ты наконец заниматься самобичеванием. И пожалуйста, начни разбирать свои вещи — отбери, что возьмешь с собой из одежды, и вообще. Я не хочу тебя торопить. Но в покое я тебя теперь не оставлю, все время буду у вас появляться. Если Бену это не понравится, пусть согласится на твой отъезд, а не то он вынудит меня обратиться в полицию. Это не шантаж, это наконец игра в открытую!
Бену об этом рассказывать не надо, разве что захочется. Я приду скоро, прямо следом за этим письмом, и тогда сам ему скажу. Поскольку объявлений о моей смерти не было, он уже знает, что он не убийца. Вздохни спокойно, родная, не тревожься и предоставь все мне. Отбери платья, какие взять. Я тебя люблю. Мы будем вместе, моя дорогая.
Ч.».
Я думал было написать прямо Бену, но потом решил сперва подготовить Хартли. Трудность, как и раньше, заключалась в том, как передать ей письмо. Явиться с ним самому — рискованно, могут не впустить. Посылать Титуса не хотелось, а Гилберт, которого я прозондировал, сказал, что боится. Джеймс, Лиззи и Перегрин вообще не должны ничего об этом знать. Можно было послать по почте, напечатав адрес на машинке, но он, конечно же, вскрывает все ее письма. Впрочем, если он и вскроет это письмо, ничего страшного. Игра идет к концу.
Дело было на следующий день. Письмо я написал с утра, но все еще не решил, что с ним делать. Теперь надо избавиться от Джеймса и Лиззи. Джеймса можно просто попросить уехать. Для Лиззи придется выдумать какой-нибудь предлог.
Джеймс, как ни странно, все еще не вставал. Он проспал уже много часов, с короткими перерывами. А я, хотя мне-то действительно тяжело досталось, чувствовал себя намного лучше. Я пошел наверх навестить его.
— Джеймс, соня ты этакий! Ну, как самочувствие? Уж не малярия ли тебя опять свалила?
Джеймс лежал в моей постели, как в гнезде, обложившись подушками, вытянув руки прямо перед собой поверх одеяла. Перед моим приходом он не читал. По его оживленному выражению я заключил, что он напряженно о чем-то думал. А тело его как-то устало обмякло. Небритые щеки изменили его лицо, в нем появилось что-то испанское — не то монах, не то воин-аскет. Но вот он улыбнулся, и я вспомнил, как меня всегда бесила эта его дурацкая бодрая улыбка, словно выражающая снисходительное превосходство. В комнате стояла тишина, шум моря и тот доносился глухо.
— Я ничего. Наверно, простудился. Скоро встану. А ты как себя чувствуешь?
— Прекрасно. Тебе чего-нибудь принести?
— Нет, спасибо. Есть мне не хочется. А чаем меня напоила Лиззи.
Я нахмурился.
— Где Титус? — спросил Джеймс.
— Понятия не имею.
— Ты за ним приглядывай.
— Сам не маленький, что ему сделается. Мы помолчали.
— Сядь, — сказал Джеймс. — А то у тебя такой вид, будто сейчас уйдешь.
Я сел. Вялость Джеймса словно передалась и мне. Я вытянул ноги с таким чувством, будто вот-вот засну, хоть и сидел на жестком стуле. Плечи и руки обмякли, налились тяжестью. Я, конечно, тоже был порядком вымотан.
— Тебе по-прежнему хочется, чтобы Титус вернулся к Бену? — спросил я.
— Разве я это говорил?
— Дал понять, во всяком случае.
— В сущности, его место — с ними.
— С ними? Скоро, очень скоро «их» больше не будет. Джеймс, уловив мою мысль, спросил:
— Ты все еще мечтаешь об этом спасении?
— Да.
Мы опять помолчали, словно оба успели задремать. Потом Джеймс продолжал:
— Ведь он — их сын в самом настоящем, глубоком смысле. У меня сложилось впечатление, что ситуация там не совсем безнадежная.
Его «впечатление» разозлило меня. На чем оно основано? И я с ужасом ответил себе: на разговорах с Титусом. Я зашел к Джеймсу, чтобы поторопить его с отъездом, и не собирался ничего ему говорить о преступлении Бена. К чему касаться столь захватывающей темы. Но теперь меня так и подмывало поколебать невозмутимое благодушие. Обдумывая это, я сказал:
— Я решил усыновить Титуса.
— Юридически усыновить, а это возможно?
— Да. — На самом деле я не знал, возможно или нет. — Я позабочусь о его карьере. И завещаю ему мои деньги.
— Не так-то это легко.
— Что именно?
— Чтобы создать отношения, мало этого захотеть и остановить на ком-то свой выбор.
Я чуть не возразил: «Тебе-то это, наверно, нелегко». А потом словно услышал голос Титуса, когда он спросил: «Ваш кузен где живет?» И вспомнил, что мне рассказал Тоби Элсмир про того шерпу, к которому Джеймс так привязался, он еще потом погиб в горах, и на минуту у меня возникло желание расспросить его об этой «привязанности». Однако это было бы бестактно и опасно. Я всегда помнил, что Джеймс способен сделать мне очень больно. Как странно, ведь даже сейчас я не мог с ним общаться без страха! Cousinage, dangereux voisinage. И в то же время он вызывал во мне досаду, с ним я чувствовал себя увальнем и невеждой, и хотелось сбить с него это сонное спокойствие. Рассказать ему про Бена или не надо? Если я расскажу, не отсрочит ли это его отъезд? А рассказать очень хотелось. Страх берет, как подумаешь, что каждый поступок, пусть самый незначительный, имеет свои последствия и может оказаться точкой, от которой дороги расходятся в противоположные стороны.
