Когда она очнулась, вокруг царила мертвая тишина. Она была одна, труп сына исчез. На какой-то миг она вообразила, что все ужасы минувшего дня привиделись ей в кошмарном сне. Но пятна крови на руках вернули Дионисию к действительности. Она поднялась, подошла к перилам и огляделась. Сумрачный рассвет вползал на опустевшую площадь перед замком. Дионисия бросилась во внутренние покои. Нигде ни души. Ни стражи в коридорах, ни лакеев в комнатах; в конюшнях — ни одной лошади, ни одного экипажа. Дионисия осталась одна в обезлюдевшем замке. Все живое бежало из этих стен, словно над ними тяготело проклятье. Леденящий душу ужас сковал Дионисию, и она никак не могла решиться покинуть замок. Но потом она вспомнила про подземный ход, соединявший ее опочивальню с городской резиденцией князя. Открыв потайную дверцу, Дионисия ступила во мрак и без оглядки помчалась вперед. Коридор был так узок, что платье ее, развеваясь, касалось его стен. Постепенно мрак начал рассеиваться, но конца пути все еще не было видно. Она бежала так, словно за ней гнались, и, наконец, добралась до заветной дверцы; толкнув ее, она оказалась лицом к лицу с князем, одиноко сидевшим за письменным столом, скупо освещенным пламенем свечи. Увидев перед собой Дионисию, словно вышедшую из стены, он вздрогнул от неожиданности, и глаза его трусливо забегали, когда он попытался спрятать лежавший перед ним лист бумаги. Но она схватила листок — и он выпустил его из дрожащих рук. Дионисия прочла свой собственный смертный приговор, под которым не хватало лишь подписи князя. Ни разу еще не приходилось ей видеть любимого некогда человека столь жалким, столь утратившим былое величие; в полной растерянности он лепетал бессильные, но зловещие слова: дескать, он находится во власти могущественных сил, заточивших его в его же собственном дворце. Княгиня-изгнанница с преданной свитой уже на пути в столицу, и спасти свою свободу, страну, трон, а может быть, и жизнь можно, лишь поставив свое имя под этим приговором. Он-де неприятно удивлен приходом Дионисии. В глубине души он надеялся, что она спаслась бегством и находится уже в безопасности. Разве замок не был пуст? Разве ей не были открыты все пути? Себя, и только себя одну, должна она винить за то, что не сумела наилучшим образом воспользоваться всеобщим смятением и словно умышленно обрекла себя на верную гибель. Он даст ей случай убедиться, — его голос с каждым словом звучал все увереннее и резче, — что он поистине милостивый правитель: он не кликнет стражу, чего она, понятно, имеет все основания опасаться. Нет, он предоставит ей возможность воспользоваться для бегства тем же путем, которым она пришла, пусть она переждет день в потайном ходе, а с наступлением ночи выйдет из него на противоположном конце. Он не выдаст ее и даже позаботится о том, чтобы загородный замок пустовал еще один день; но по истечении этого срока пусть уж постарается побыстрее убраться отсюда как можно дальше. А в заключение заверил ее своим княжеским словом, что до той поры она может не опасаться погони.
Дионисия не перебивала его, пока он говорил, но не сводила холодного пристального взгляда с его растерянно бегающих глаз. Когда он кончил, она молча проследовала мимо побледневшего как полотно князя, распахнула дверь в приемную и прошла между застывшими в окаменелой неподвижности стражниками: потом спустилась по мраморной лестнице, миновала высокие ворота замка и пошла по улицам города, уставясь невидящими глазами прямо перед собой и задевая окровавленным платьем прохожих. Узнав, люди в ужасе отшатывались от нее, словно она была мечена позорным клеймом. Сперва редкая, затем все более плотная толпа, опасливо держась на почтительном расстоянии, провожала ее вплоть до городских ворот. Тут Дионисия обернулась; подняв окровавленную руку, она повелительным жестом запретила следовать за ней далее и одиноко побрела по сверкающему в лучах утреннего солнца весеннему полю в ту сторону, где ждал ее родной кров.
VII
Днем она спала где-нибудь в укромном уголке леса или на лугу, а ночи напролет все шла и шла, смывая дорожную пыль с тела и платья в водах рек и озер и питаясь плодами, попадавшимися на пути. Не для того держалась она в стороне от дорог, чтобы, скрывшись от преследования, сохранить свою опостылевшую жизнь, а лишь чтобы не слышать человеческих голосов и не видеть человеческих лиц. После длинной череды дней, проведенных в пути, в звездную полночь она добралась наконец до своего давно покинутого дома, дверь которого была распахнута настежь, словно ее ждали. Не заходя в жилые комнаты, поднялась она по винтовой лестнице в башню, где в этот час наверняка находился ее супруг. Он стоял, припав глазом к трубе, направленной в усыпанное звездами небо. Заслышав шаги, он обернулся и, узнав в пришелице Дионисию, ничуть не удивился. Он лишь мягко улыбнулся, словно приветствуя дорогую гостью.
— Это я, — сказала Дионисия.
Супруг кивнул.
— Я ожидал тебя. Ты должна была вернуться именно в эту ночь — не раньше и не позже.
— Значит, тебе известна моя жизнь?
— Ты прожила ее под чужим именем, но я знаю о тебе все. Постигшая тебя судьба была слишком необычной, чтобы пройти незамеченной, а из всех живу щих на земле женщин лишь тебе одной могла она выпасть на долю. Добро пожаловать в мой дом, Дионисия.
— Ты приглашаешь меня в свой дом? И я не внушаю тебе отвращения?
— Ты жила, как жилось, Дионисия. И сейчас ты выше и чище тех, кто живет, задыхаясь от подавляемых желаний. Ты познала свою душу. Отчего же я должен испытывать к тебе отвращение?
— Я познала свою душу? Я знаю о себе столько же, сколько знала в то утро, когда ты прогнал меня. В тесных рамках установленных тобою обязанностей мне не было дано обрести себя. А в той исполненной соблазнов бесконечности, в которую ты меня толкнул, я могла лишь себя потерять. Но душу свою я так и не познала.
— Что с тобой, Дионисия? Уж не хочешь ли ты, неблагодарная, упрекнуть меня в том, что я отважился на шаг, на который не решался еще ни один мудрый влюбленный и ни один влюбленный мудрец?
— Ты — мудрец? А ведь не понял же, что каждому человеку отмерена в жизни лишь узкая полоска для того, чтобы он мог познать себя и исполнить свое предназначение? И что только там неповторимая тайна его естества, появившаяся вместе с ним на свет, созвучна высшим законам небесного и земного мироздания? Ты — был влюблен? А ведь в то давно минувшее утро не спустился же в долину, чтобы разломать на куски свирель, которая грозила совратить любимую тобой женщину? Твое сердце билось вяло, вот почему ты отпустил меня на все четыре стороны, вместо того чтобы ринуться за меня в бой, который в то время еще можно было выиграть; а твой ум задохся в цепких объятиях хитроумных словосплетений, вот почему ты вообразил, будто вся полнота и сложность жизни во взаимовлиянии и противоборстве бесчисленных сил могут уложиться в прокрустово ложе одной-единственной формулы. — И она повернулась к выходу.
— Дионисия! — крикнул ей вслед супруг. — Опомнись! Треволнения бурной жизни помутили твой разум. Здесь ты вновь обретешь покой и ясность души. Разве ты забыла? Комната, постель и одежда к твоим услугам, и клянусь, что ни единым упреком или вопросом не омрачу твоего существования. Здесь тебе ничто не угрожает, а там тебя на каждом шагу подстерегают опасности и смерть.
Уже в дверях Дионисия еще раз обернулась:
— Мне безразлично, что ожидает меня там. Я уже ничего больше не боюсь. Ужас внушает мне лишь мысль о жизни под одним кровом с тобой.
— Под одним кровом со мной, Дионисия? Уж не боишься ли ты, что я могу когда-нибудь позабыть о данном мной обещании? Успокойся, Дионисия: здесь царит разум, а где разум, там мир.
— Вот ты сам и назвал причину моего бегства. Если бы ты содрогнулся от ужаса, увидев в моих глазах отблески пережитого, я могла бы еще остаться, и наши души, может быть, слились бы воедино, очистившись в пламени неисчислимых страданий. Но лик твоей окаменевшей в бесстрастии мудрости для меня куда страшнее, чем все маски и чудеса этого мира.
Сказав это, она повернулась и, ни разу не оглянувшись, начала спускаться по винтовой лестнице. Быстрыми шагами выйдя из дома, она вскоре растворилась во мраке ночи, раскинувшей над равниной свой звездный шатер.
Сбросив овладевшее им было оцепенение, Эразмус поспешил за ней и несколько часов кряду шел по ее следам. Но самой Дионисии так и не нашел. Пришлось ему вернуться домой ни с чем; все дальнейшие поиски также оказались тщетными. Дионисия исчезла бесследно, и никто не знает, скиталась ли она еще долгие годы где-то по миру под чужим именем или же вскоре умерла в безвестности по воле случая или по своей охоте.
Эразмус же в скором времени открыл загадочно мерцающую звезду, блуждавшую в просторах вселенной по новым, еще не исследованным законам. Из оставленных им записей узнали, что он намеревался дать этой звезде имя Дионисии в память супруги, которой давно простил обидные слова, брошенные ему в лицо при прощании. Но сколько ни бились другие исследователи, сколько ни наблюдали за небом во все времена года и в любое время суток, никому из них так и не удалось разыскать эту звезду, словно навеки канувшую в бесконечность.
