Один из этих пажей отличался особенной миловидностью и стройностью; про него говорили, что он нездешний и почти совсем не говорит по-чешски, причем голос у него скорей женский, не похож на мужской.
И это было действительно так.
Когда пан Викторин был наконец вызволен из монастыря под Тшебичем военачальником Еником из Мечкова и Яном Шаровцем — не без его собственного героического усилия, в виде отважной вылазки из осажденного дома, — возле Тшебича произошло большое сражение между основными Матиашевыми силами и войсками Иржиковых сыновей. Мучаясь тем, что ему не удалось взять в плен Викторина и захватить Индржиха Подебрадского, Матиаш кинулся в бой против опытных чешских военачальников. В этом бою он был ранен.
Наказав по-венгерски наемников, упустивших Индржиха и, по его мнению, испугавшихся вылазки Викторина, он снова напал на чешские тележные укрепления, но господь не осенил его оружия своей благодатью.
Войско чешского короля, освободив королевского сына, ночью незаметно отступило в Чехию. Но Матиаш не решился его преследовать.
Он ушел из-под Тшебича, а затем и из Моравии.
Когда войска Индржиха и Еника возвращались в город Польну, где король уже с нетерпением ждал возлюбленного Викторина, так долго находившегося в смертельной опасности и близкого к утрате воинской чести, по лагерю прошел слух, что красивый паж королевича Гинека в последнюю ночь, во время тайного отступления, был ранен шальной венгерской стрелой.
Гинек позвал медиков, и те узнали, что паж был женского пола. Перед смертью девушка все время молилась на французском языке. Гинек грозил врачевателям смертью, если они ее не вылечат. Потом кричал, что покончит с собой, отравившись мышьяком. Он рыдал в голос, будя лагерь по ночам и тревожа людей во время дневных переходов. Страшно было смотреть на королевского сына, сидящего в повозке возле умирающей девушки, одетой пажом.
Когда добрались до города Польны и стали лагерем возле пруда Пекло, у подножья горы Гомоле, девушка умерла, и пажи Гинека еле удержали его, чтоб он не бросился в воду. Горе его было так велико и скорбь так мучительна, что все стали его жалеть, хоть знали, что поступок его был и остается грехом. Но для того чтоб установить, кто же эта девушка, о которой мало кто знал, послали за паном Яном Палечком, про которого говорили, что именно он привез ее из Франции.
Ян пришел из Поленской крепости, где жил у короля, которого в эти дни приходилось особенно усиленно развлекать. Он тотчас узнал в мертвой девушке Марию из деревни Святой Женевьевы. Гинек плакал и целовал мертвую, отошедшую без покаяния. Твердил, что не позволит ее хоронить, потому что такое тело нельзя, невозможно отдать разрушению.
Ян пригрозил ему отцовским гневом. Распорядился, чтоб Марию отвезли в крепость, обмыли и положили в гроб. Старухи, осмотревшие девичье тело во время омовения, объявили, что покойница была колдунья и, видимо, дочь дьявола, судя по описаниям. У нее на всем тело не было ни одного пятнышка!
Марию похоронили в крепостной часовне святой Катержины, под каменным полом, и на могильной плите вырезали одну только букву «М».
После того как Иржиковы войска ушли в Прагу, какой-то ученый человек приписал к этой букве «М» слова «Filia satani», что значит — «Дочь дьявола».
Слова эти неоднократно стирались, но всякий раз в течение столетий появлялись вновь и вновь. Так дочь монахини не имела покоя даже после смерти.
XXVIII
Тяжело положение путника, спрятавшегося от грозы под липой, которую разят молнии.
Таким путником был в эти месяцы и годы рыцарь Ян. Смех оставил его губы, и глаза, все еще прекрасные и чародейные, часто плакали. Так, чтобы никто не видел, и особенно — чтоб не заметил король.
Печально шла жизнь при королевском дворе. Уже не было прежнего лада и согласия между королем и его женой. Пани Йоганка, по характеру своему мужественная и гордая, требовала от Иржика, чтоб тот твердой рукой искоренял неверность и измену среди подданных. Она не понимала Иржикова благодушия и милосердия, называя их слабостью. Ее охватывал гнев при каждом новом известии об отступниках, она громко проклинала минуту, когда стала здесь королевой, целые дни ссорилась с язвительным и непокорным Гинеком, который так круто свернул с дороги, самим господом богом предназначенной, по ее убеждению, подебрадскому роду.
Королева Йоганка сообщила своему мужу и рыцарю Яну, что во Франции еще не рассеялась клевета об убийстве Погробека. В некоторых французских церковных кругах даже с удовольствием шепчутся о том, что убийца — она, якобы бывшая любовница Ладислава! Так по крайней мере рассказал ей брат ее Лев из Рожмиталя, вернувшийся из дальнего, но малоуспешного путешествия по Франции, Испании и Италии, где он снискал большой почет и восхищение для чешского имени, а для себя — много славы, но для короля Иржи готовых союзников, к сожалению, не нашел.
Королева Йоганка часто тайно советовалась с магистром Рокицаной. С этих бесед она приходила полная смелых замыслов, которые сообщала, как свои собственные королю. У короля они не находили отклика. Королеве Йоганке больше всего хотелось, чтобы король не лишал своей милости народ без мечей, ту бедную апостольскую Общину, которая в результате преследований только разрасталась и под ударами королевского гнева усиливалась. А так как Иржи знать не хотел об этих братьях и сестрах, как они себя называли, поскольку они были, с точки зрения его королевской присяги, подлинными еретиками, посягнувшими на самый корень церковного учения, тогда как компактаты чашников были папой и церковью торжественно признаны и только неверными папами нарушены и отвергнуты, — Йоганка заступалась за них всеми средствами — хитростью, лаской, супружеским гневом; когда же король поднял против них суровое гонение, стала оказывать им помощь словом и деньгами.
Король не был счастлив у себя дома и потому часто уезжал. Жил в Подебрадах и Польне, крепости, унаследованной им от пана Пташека и последние годы ему очень полюбившейся. Ян ездил туда с ним, независимо от того, просил его об этом король или не выражал своей просьбы словами. Но особенно много беседовать с Иржиком Яну не приходилось. Король был молчалив за столом, а на военный совет Яна не брал. Среди всех своих полководцев он больше всего ценил пана Зденека Костку, но были там и новые военачальники, которые, казалось, восстановят славу чешского оружия.
Только раз решился Ян заговорить с королем о войне, заметив, что Матиаш ведет ее более разумно, перенося бои на чужую землю, тогда как чешские войска обороняются.
— Оборона — святое слово, — сказал Ян, — но нападение надо отражать на территории нападающего.
Король нахмурился и устремил взгляд в окно. Это он делал за последнее время всякий раз, как не хотел говорить. Вперится в какое-нибудь дерево или домок вдали — и конец рассуждениям, вопросам, ответам.
Но Ян отважился на дальнейшее.
— Брат-король, — продолжал он, — таким образом действий ты становишься похож на наших братьев. Они доходят до того, что отвергают даже оборону, считая ее грехом. Хотел бы я знать, как тогда жить в этом мире, который весь щетинится копьями и мечами.
Иржик не любил, когда упоминали братьев. Он поглядел на Яна и сказал:
— Поучает меня магистр Ян Рокицана, поучают его магистрики с церковных кафедр. Поучает пани королева, поучают военачальники. Теперь вот поучает мой Ян. Не знаю, то ли вы хотите, чтобы я совсем совершенством сделался, то ли считаете, что я поглупел, с тех пор как стал королем.
Он встал и вышел из залы. Велел подать коня и поехал один в поле. Это он теперь часто делал. Лекари велели ему подвергать свое тучное тело тряске, пуская коня рысью, чтобы печень, которая у него побаливала, снова приобрела прежние размеры. И ноги у Иржика теперь часто отекали, и отек не проходил, как бывало прежде, после иных снадобий, которые он насильно, с отвращением пил.
По ночам он долго сидел один или со своим звездочетом. Гершика нельзя было поселить в Краловом дворе, чтобы не возбуждать нареканий. Он жил в доме, который Иржик купил для него недалеко от Тына, приказав выстроить ему там на крыше довольно высокую башню, откуда тот, по его словам, наблюдал звезды.
Гершик был теперь ежедневным гостем у Иржика, если король находился в Праге, у себя в Краловом дворе. Но он ездил с ним или вслед за ним и в Подебрады и в Польну. Иржи не терял веры в свою счастливую звезду, даже падая под ударами судьбы. Прямо удивительно, как он после каждого удара быстро приходил в себя и тотчас же на месте разрушенных надежд искусно, мастерски строил новые.
Может быть, именно в Гершиковых звездах заключалась сила короля Иржика в те дни, напоминающие крестный путь на Голгофу.
С женой, правда, не было разногласий, но не видел в ней Иржик и того восхищения, в лучах которого так любил греться. Йоганкины глаза уж не следили за всеми выражениями его лица, уши ее не ласкал каждый звук его речи. Иржи это чувствовал и грустил. О дочерях он не любил говорить. Знал, что распорядился их судьбой по-королевски, и они покорно отправились на чужбину оберегать покой короля и королевства. Об умершей Катержине упорно молчал. Но о Здене говорил с Яном часто. Рыцарь ни разу не упомянул о ее отчаянной поездке в Страж.
