Все было бы гораздо проще, если бы речь шла только о сексе. Но он так искусно смешивал интимные отношения с дружескими, что она отвечала ему еще до того, как успела подумать.
А думать было необходимо. От этого зависела ее жизнь.
«Да, он нравится мне, – думала она. – Он обаятелен. Настолько обаятелен, что я забываю, как он умен и проницателен. Как темнеют его глаза, видящие меня насквозь». А она не хотела, чтобы мужчина видел ее насквозь. Предпочитала тех, которые скользят по поверхности, принимают ее такой, какая она есть, и не лезут к ней в душу. Впрочем, если бы это лишало ее душевного покоя, она бы смирилась. Беспокойство лучше, чем боль. Лучше быть одной, чем чахнуть от горя.
Оливия думала, что теперь они с Ноем на равных. В конце концов, она находится у себя дома, а это немалое преимущество. Она поговорит с ним о своем детстве, о том, что запомнила и пережила. Это будет нелегко, но она уже сделала выбор.
Тот самый выбор, внезапно поняла Оливия, который она не могла сделать, когда Ной приехал к ней в колледж. Тогда она была слишком юной, слишком уязвимой. Он мог бы ее уговорить, потому что она была влюблена в него, но это стало бы для нее катастрофой.
Хотя в глубине души она всегда хотела рассказать это. Вспомнить мать так, чтобы это оставило какой-то осязаемый след. Теперь она была готова к этому. Наконец ей представилась такая возможность, и она радовалась, что могла поговорить с человеком, который был этого достоин. С человеком, который хорошо понимал, как это важно.
Она увидела задремавшего на берегу Ноя и улыбнулась. Придется как следует потрясти его, чтобы он очнулся. Оливия обвела глазами стоянку и поняла, что он и тут не ударил в грязь лицом. Она вынула леску, нанизала рыбу на кукан и опустила в реку. А потом села рядом с Ноем и уставилась на воду.
Он ощущал ее присутствие. Оливия снова стала частью его сна, в котором он шел по лесу, озаренному нежным зеленым светом. Ной зашевелился и потянулся к ней. Чтобы прикоснуться. Чтобы обнять.
Она инстинктивно отпрянула. Хотела возразить, но, когда Ной открыл чарующие зеленые глаза, протест замер на ее губах. Выражение этих глаз заставило ее затаить дыхание. Он сел и взял ее лицо в ладони. Так, словно имел на это право. Словно это право было у него всегда.
– Слушай, я не…
Он только покачал головой; не сводя с Оливии глаз, привлек ее к себе и прижался к горячим, мягким, податливым губам.
Она дрожала – не то от негодования, не то от страха. Но Ной не обращал внимания ни на то, ни на другое. На этот раз она возьмет то, что он должен дать ей. Он наконец понял, что это чувство жило у него внутри много лет и было предназначено только ей одной.
Поцелуй становился все крепче. Руки Ноя оторвались от ее щек и скользнули по волосам и плечам. Он положил Оливию навзничь и лег на нее.
Вспыхнувший в ней жгучий голод боролся со страхом. Оливия уперлась руками в плечи Ноя, хотя ее тело изгибалось дугой, отвечая желанием на желание.
– Я не могу дать тебе то, что ты хочешь. Во мне этого нет.
Неужели она не видела того, что видел он? Не чувствовала того, что чувствовал он? Губы Ноя странствовали по лицу Оливии, пока она извивалась под ним.
– Тогда возьми то, что хочешь сама. – Его губы жгли, мучили, дразнили. – Дай мне прикоснуться к тебе. – Ладонь Ноя скользнула по ребрам Оливии и ощутила дрожь, когда пальцы слегка сжали ее грудь. – Дай овладеть тобой. Сейчас, при свете солнца.
Он провел губами по ее губам, потом по подбородку, добрался до чувствительного места на шее, где часто и быстро бился пульс, и услышал ее стон.
Он прошептал ее имя, только ее имя, и этого хватило, чтобы свести ее с ума.
Пальцы Оливии впились в его плечи, затем вплелись в его волосы, сжались в кулаки и притянули к себе его рот, его голову, его тело.
Дрожь дикого наслаждения, яростная вспышка желания. Она ощутила и то и другое, когда Ной, не отрываясь от ее губ, потянул вверх рубашку Оливии, стащил и обхватил ладонями обнажившиеся груди.
Кровь бешено побежала по венам, жаркая плоть плавила каменистую почву. Мужское тело прижимало Оливию к земле, и она впервые уступала. Ему и себе. Что-то внутри растаяло, голова блаженно опустела, а потом наполнилась мыслями о нем.
Ее тело расслабилось, дыхание стало глубже, и Ной сразу ощутил эту перемену. Ее капитуляция оказалась сладкой и неожиданной.
Оливия по-прежнему оставалась той женщиной, в которую он влюбился с первого взгляда.
Его руки гладили, ласкали, смиряли дрожь и тут же вызывали ее снова. С неторопливой целеустремленностью, от которой кружилась голова, он начал долгое и жадное путешествие по ее телу.
От наслаждения по горячей, чувствительной коже бежали мурашки. Когда Ной поднимал и покачивал ее, она тянулась к нему навстречу. Оливия что-то довольно прошептала, подняла на нем рубашку, ощутила ладонями гладкую кожу, тугие мускулы и успокоительное биение сердца, прижимавшегося к ее сердцу.
– Еще. – Затуманенное сознание все же позволило Оливии услышать собственный задыхающийся голос и ощутить, как тело выгибается ему навстречу. – Возьми еще.
Она была гибкой, как ива, и податливой, как вода. Губы Ноя скользили вверх и вниз по ее тонкой шее. Форма груди очаровывала, а ее вкус был свежим и неповторимым. Она затаила дыхание и выдохнула только тогда, когда их губы вновь соединились.
У Оливии было многое. Многое можно было брать и узнавать на вкус. Ее тело покрылось мурашками, мышцы трепетали, а губы Ноя становились все более настойчивыми. Каждое требование удовлетворялось. Стон, движение, шепот…
Он расстегнул на ней джинсы и коснулся языком кожи под тканью, заставив Оливию судорожно рвануться. Это движение пробудило в его мозгу темные и опасные образы. Ной заставил Оливию приподняться, обнажил ее бедра и получил то, что хотел.
Ощущение было слишком острым, а воздух слишком плотным, чтобы его можно было набрать в легкие. Кровь звенела в ушах. Губы, зубы и язык Ноя вели Оливию к пику, к которому она еще не была готова. Она сдавленно прошептала его имя, борясь с лихорадочным возбуждением, которое готово было поглотить ее целиком.
А потом руки Ноя крепко сжали ее запястья. Внутри бушевал жар. Кожа покрывалась испариной, жар опалял мозг, пока боль и наслаждение не сплавились и не превратились в один тугой болезненный ком. Оливия задохнулась и попыталась освободиться от этой жгучей тяжести, бедра ее продолжали выгибаться дугой.
А затем все внутри взорвалось и разлетелось на куски, после чего ее тело обмякло и стало беззащитным.
Крик Оливии словно пронзил Ноя, он вздрогнул. Ее руки, которые он продолжал сжимать, ослабели. Он добился всего, чего хотел: для нее перестали существовать время и пространство. Но он продолжал возбуждать ее. Снова. И при этом не сводил глаз с ее лица.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
