и желательно до утра. Иначе у кого-нибудь при виде нас могут возникнуть неудобные вопросы.
***
Зайдя в обшарпанную пятиэтажку на окраине города с распахнутой настежь дверью подъезда, мы поднялись на второй этаж. Язва приподняла коврик возле одной из дверей, взяла ключ, отперла замок и мы очутились в крохотной однокомнатной квартирке.
Усевшись в большое кресло и устроившись поудобней — что было весьма проблематично, так как при каждом движении в плечо точно бы втыкали раскаленный прут — я огляделся.
Продавленный разложенный диван, пузатый телевизор у стены, сервант с посудой, покрытой слоем пыли толщиной в палец, отклеившиеся обои, на потолке — мутное расплывшееся пятно неизвестного происхождения.
— Не слишком уютно, согласна, — хмыкнула Язва, задергивая шторы. — Но на пару дней сойдет. Одна из наших конспиративных берлог. Подожди пять минут, наберу кое-кому, кто сможет тебя в товарный вид привести. Надеюсь, он не ушел в загул.
Достав из кармана телефон, она вышла в коридор, что-то сказала — слов я не разобрал, так как она закрыла за собой дверь — и потом, судя по звукам льющейся воды, отправилась в душ.
Я же подумал о том, что надо предупредить Валеру.
Китайцы вполне могли явиться в особняк, который предоставил нам Федоров, обнаружив, что среди их пленников нет убийцы Маленького Дракона.
Я кое-как достал из кармана телефон и попытался было включить его, но экран лишь моргнул, известил о пустой батарее и вырубился.
Дьявол, попросить что ли у Язвы зарядку…
А как ее, к слову, зовут-то на самом деле?
Надо тоже выяснить.
Не то, чтобы это было так сильно уж важно, но все же.
Однако это все обождет, думаю, я заслужил небольшой отдых.
Подремлю минут десять и сразу после…
Из сна меня выдернул дребезг дверного звонка.
Забравшаяся на диван с ногами Язва, что до того листала потрепанную записную книжку, встрепенулась, взглянула на меня, прижала палец к губам, достала из-под подушки пистолет и на цыпочках направился к дверям.
— Мадам, вы каждый раз будете встречать меня с пистолетом в руках? — послышался в коридоре недовольный голос и через секунду в комнату вошел невысокий старичок с козлиной седой бородкой в латаном-перелатанном костюме и круглых очках, сидящих на кончике крючковатого носа, сжимающий под мышкой докторский саквояж. — Боюсь, это уже становится не слишком приятной традицией. Право, мы же с вашим отцом знакомы больше, чем вы на свете живете!
— А я не мой отец, — фыркнула вошедшая в комнату Язва, кинула пистолет на диван, села рядом и кивнула на старика. — Знакомься: Антон Игоревич фон Гогенгейм, князь и целитель.
— И еще, между прочим, доктор медицинских наук и потомок Парацельса, — важно добавил Гогенгейм, поправляя очки. — Да-да, того самого. Если не верите — могу предоставить вам заверенные доказа…
— Да нам срать, из чьих яиц вылез твой пра-пра-пра-прадед, — перебила его Язва. — Сможешь его вылечить?
Гогенгейм обиженно засопел, но спорить не стал. Вместо этого он положил на пол саквояж, засучил рукава пиджака, велел мне подняться на ноги и помог снять верхнюю одежду.
Когда же я упал обратно в кресло, Гогенгейм приставил к нему колченогий табурет и принялся внимательно изучать мое плечо.
— Не выглядит как что-то сложное, — заявил он. — Рана чистая, нагноения нет, работы на пару минут.
— Валяй, — кивнула Язва, что до того, как мне показалось, с интересом рассматривала мой голый торс.
Гогенгейм раскрыл саквояж и засунул в него руку. Я уж было подумал, что он достанет какой-нибудь инструмент, но вместо этого на свет появилась початая бутылка коньяка.
Гогенгейм протянул ее Язве — та зубами вытащила пробку, плюнула ее на пол, сделала большой глоток и протянула бутылку мне.
Я не стал отказываться — похоже, на сегодня это моя единственная анестезия.
Гогенгейм припал к горлышку на несколько мгновений, шумно работая кадыком, и оторвался, выпив едва ли не треть содержимого бутылки.
— Что ж, господа и дамы, начнем, — чуть заплетающимся языком произнес он, отставляя бутылку, правда, не слишком далеко. — Предупреждаю — будет немного щипать…
Он положил ладони мне на рану и прикрыл глаза.
Поначалу я не чувствовал ничего.
Однако спустя несколько секунд пальцы старика точно начали нагреваться изнутри.
И если поначалу жжение было вполне терпимо, то вскоре сложилось ощущение, словно на кожу мне положили раскаленный утюг.
Я стиснул зубы и вцепился пальцами в подлокотники так сильно, что побелели костяшки.
Но вместе с тем боль в плече становилась все тише и тише, пока и вовсе не ушла.
Наконец Гогенгейм медленно убрал руки, открыл глаза — и удовлетворенно хмыкнул, увидев, что рана полностью затянулась, не оставив после себя даже шрама.
