вздохнула Дуся. — Я уже собрала ему чемоданы.
— Ты там много не накладывай, — сказала я, — иначе на границе его могут сильно шмонать.
— Ну, тебя же не шмонали, — сказала Дуся.
— Так ведь я же ехал вместе с нашей югославской экспедицией. Это, считай, дипломатическая миссия, и наш багаж был неприкосновенным, поэтому я и смог провезти туда так много мехов и всего остального на обмен.
— Муля, а это правда, что ты домик собираешься купить там? — спросила Дуся.
— Собирался для себя, но раз Модест Фёдорович… ну, в смысле мой отчим, будет там жить, то я не хочу, чтобы он сидел на шее у тёти Лизы.
— Зря ты так считаешь, — возразила Дуся, — авось у них что-то и получится.
— Да нет, пусть у него будет своя собственная недвижимость, а там уже как получится. Иначе он будет чувствовать себя обязанным ей. И это будет не то, если он был бы независимым…
— Но ведь это же твои деньги, их тебе дал Адияков, — покачала головой Дуся.
— Да, но он может просто жить там, и как бы арендовать у меня жильё, а я тогда буду спокойным, что дом под присмотром.
— Муля, а ты уверен, что ты когда-нибудь туда проедешь жить? — удивилась Дуся.
Я не стал говорить Дусе, что буквально лет через сорок границы рухнут, и мы спокойно сможем ездить туда и обратно. А потом случится Косово, и туда лучше не ехать, но это всё будет когда-то потом. А сейчас я пытался решать проблемы по очереди.
Совместное совещание профсоюза и парткома началось сегодня почти на час раньше, чем планировалось. Потому что кроме обязательных двух пунктов (по поводу дисциплины и правонарушений двух технических сотрудников — напились, подрались, а потом дуэтом пели песни прямо на рабочем месте), главным вопросом на повестке дня стоял вопрос о стремлении Ольги Ивановой выехать за границу, и в связи с её развратным и аморальным образом жизни во время делегации в Югославии.
Народу в зале набилось очень много. Обычно люди старались увильнуть от таких мероприятий, потому что как правило они проходили после рабочего дня, когда уставшие люди хотели поскорее добраться домой и заняться своими домашними делами. Но тут интерес был столь большим и резонанс таким масштабным, что буквально происходила нешуточная борьба за свободные стулья и место поближе к сцене. Народу было много, многим мест вообще не хватило, и люд стояли между рядами, сидели по двое на приставных стульях, и даже в коридоре стояли, заглядывая внутрь через открытые из-за духоты двери.
Для меня место заняла Изольда Мстиславовна, которая тоже пришла и сидела сейчас на первом ряду, чтобы всё было видно. Рядом с ней сидел Козляткин, и ещё пустовало одно место, вероятно, для Большакова, хотя, насколько я знаю, он на такие мероприятия обычно не ходил. Ну, посмотрим.
За трибуной уже восседали товарищ Ксения Борисовна Уточкина, товарищ Сидоров и товарищ Иванов. Также подошёл товарищ Громиков и с важным видом сел по центру стола.
Началось совещание, тишина стихла.
— Товарищи! — сказал товарищ Громиков. Он открывал заседание и выступал первым. — Сегодня у нас произошло не побоюсь этого слова неординарное событие! Которое бросает огромную тень на репутацию не только всего Комитета искусств СССР, но и, по сути, всего Советского Союза! На репутацию нашей Родины! Наша коллега и сотрудница, которую вы все прекрасно знаете, а именно — Иванова Ольга, которая, будучи в составе делегации в Югославии, предавалась разврату и вступала в интимную связь с капиталистом! С буржуйским рабом! И на данный момент блудница Иванова пребывает, не побоюсь этого слова, в интересном положении, при этом даже не будучи замужем! Иванова выбрала спаривание и посчитала его выше, чем борьбу за коммунистическое будущее! Считаю, что Иванову нужно осудить, внести ей взыскание и уволить с позором из рядов Комитета искусств СССР! Нужно искоренить гнойник разврата на теле коммунизма! Иванова — мелкобуржуазная ретроградка! Такие люди, как она, не должны позорить имя советского народа и имя работника искусства СССР, в частности! Аморалка и разврат в недрах нашего Комитета недопустимы!
В общем, товарища понесло, и он минут десять распинался по-всякому, обличая бедную Лёлю. Лёля сидела белая, как мел, и не знала, что и говорить. На неё бросали взгляды — как правило, все они были или жалостливыми, или откровенно злорадными. Особенно злорадно смотрели на Лёлю девчата, которые приходили слушать мои лекции в комитет комсомола.
Ну ладно, я решил это дело прекратить, и когда товарищ Громиков иссяк и задал вопрос, желает ли кто-то выступить, я поднял руку.
На меня посмотрели удивлённо Обычно, по правилам, во время подобных мероприятий, выступало два-три человека, которые тоже позорили, обличали провинившихся. Затем кто-то мог немножко и в защиту выступить, потом все, как правило, осуждали и единогласно предавали человека анафеме.
В данном случае я решил немножко изменить ход событий, потому что бедной Лёле и так досталось, и она уже еле-еле сдерживала себя, чтобы не расплакаться.
— Я выступлю, — поднял руку я.
Так как должна сначала была выступить Уточкина, а потом ещё один товарищ, лысый и потный, из другого отдела, по-моему, из бухгалтерии, то все они с удивлением посмотрели на меня. В зале пошли перешёптывания, но мне было по барабану. Я встал и сказал:
— Товарищи! Имею ли я право, как руководитель проекта, выступить по поводу поведения товарища Ивановой? Как вы считаете?
Все опять начали перешёптываться. Громков и Уточкина растерянно посмотрели на товарища Иванова, но тот кивнул.
— Пожалуйста, приступайте, товарищ Бубнов, — сказал Громиков и постучал линейкой по графину, чтобы в зале воцарилась тишина.
Все на меня уставились заинтересованно, и я, под перекрёстным огнём сотен любопытных глаз, вышел к трибуне.
— Товарищи! — сказал я, и тишина стала вязкой на ощупь, — я хочу выступить в защиту товарища Ольги Ивановой!
В зале моментально поднялся возмущённый гул. Особенно старались бабы, то есть товарищи женщины. Они выражали возмущение разными способами: охали, ахали, ругались. Но я терпеливо ждал, пока это всё закончится.
Наконец товарищ Громиков не выдержал и постучал опять металлической логарифмической линейкой по стеклянному графину:
— Товарищи! Товарищи! Что это такое? Прошу тишины, соблюдайте тишину! Тихо, я сказал! — не выдержав беспорядка, рявкнул он.
Все постепенно утихли.
— Так вот, — сказал я, — спасибо, что дали мне возможность выступить, товарищи.
