Прошло более получаса, а от Якубовича не было никаких известий. Зная, что ему приходилось спускаться в бездонные пропасти, что было крайне рискованно в такую темную ночь, Кацырев начал тревожиться и сам двинулся по следам его. Скоро отряд взобрался на какую-то отвесную скалу, грозно висевшую над самым Чегемом. Отсюда видны были беспрерывно сверкавшие внизу огни; звуков выстрелов, однако же, слышно не было. С большим трудом войска сползли с этой гигантской скалы и застали охотников в жаркой перестрелке с неприятелем. Темнота ночи и незнакомые места помешали Кацыреву окружить кабардинцев, тем не менее все, что осмелилось сопротивляться, было истреблено; пощажены были только жены и дети, в числе двадцати человек. Все имущество и стада их составили военную добычу; жилища, запасы хлеба и сена были сожжены. Утро открыло, однако же, опасное положение отряда – горцы отрезали ему выход на плоскость. Но Кацырев был слишком хорошо знаком с горной войной, чтобы затрудниться в таком положении. Приказав капитану Грекову с двумя ширван-скими ротами завязать перестрелку с неприятелем с фронта, он в то же время отправил роту капитана Гебуадзева прямо через скалы в обход завалов, которые преграждали ему путь. Появление этой роты в тылу кабардинцев решило дело; неприятель бежал. Войска переправились тогда через Чегем и трудной горной дорогой перешли в Баксанское ущелье. Там найден был осетинский аул, от которого Кацырев почел нужным взять аманатов. Двадцать шестого ноября отряд уже был в Нальчике, потеряв во всей экспедиции одного урядника Волжского казачьего полка убитым и трех ширванцев ранеными; в числе последних был цирюльник, перевязывавший раненых под выстрелами.
Для Якубовича этот период времени был, напротив, временем неустанной военной деятельности, в которой с блеском выразилась вся его предприимчивая и страстная натура. В его характере было что-то загадочное; дерзкая удаль его была так поразительна, что храбрейшие джигиты Кабарды и Черкесии удивлялись ему.
Командуя своими резервами на Малке, Баксане и Чегеме, Якубович имел вполне самостоятельный круг действий и подчинялся непосредственно только начальнику войск в Кабарде. Главным предметом его действий было не допускать хищников на линию, ограждать кабардинцев, выселявшихся из гор, делать беспрерывные разъезды, ходить в горы и т.п. Таким образом, он был всегда в авангарде. И Якубович буквально не сходил с седла. Со своими сподвижниками, такими же храбрецами, он часто углублялся в самые недра гор, в пределы закубанцев, и разрушал малейшие замыслы хищников. Рассказывают, что в 1823 году, на Святую неделю, он зашел со своей партией так далеко, что добрался почти до Эльбруса; его казаки слышали в горах колокольный звон, а потому догадывались – не живут ли за карачаевцами беглые русские старообрядцы-некрасовцы? Действительно, существовало предание, что при одной из древних церквей за Кубанью, лежащей в отдаленной глуши, окруженной горами и лесом, водворилось некогда несколько семейств беглых раскольников. Встревоженные близким появлением русских, они покинули это убежище и ушли дальше, к горе Эльбрус. Таким образом, жестокая зима, глубокие снега, непроходимые пропасти и мертвая, безжизненная природа не дали предприимчивому Якубовичу добраться по колокольному звону, быть может, до наших соотечественников. Он успел только из засады с пятнадцатью своими удальцами напасть на большую толпу черкесов. Сам Якубович, в бою один на один, изрубил неприятельского предводителя, прочие черкесы загнаны были в глубокие горные снега. После этого случая, оставившего в горах глубокое впечатление, нередко одного появления Якубовича с его линейцами достаточно было для рассеяния уже собравшейся для набега партии.
Слава о нем разнеслась по целому Кавказу, как между русскими, так и между горцами. Самые отважные наездники искали его дружбы, считая его безукоризненным джигитом. В знак почета горцы позволяли посланным от него ездить к ним без оружия – и никто не решился бы нанести им малейшую обиду. Отчаяннейшие враги России были кунаками Якубовича, ценя его великодушные поступки, верность данному слову и зная, что жены и дети знатнейших из них, если бы по жребию войны и достались в его руки, будут возвращены с почетом и без выкупа. Одну красавицу княгиню, попавшуюся в плен, он сам оберегал, стоя по ночам на страже у ее шалаша, а когда отряд его возвратился домой, сам же доставил ее в горы к мужу. Признательный князь отпустил тогда с Якубовичем также без выкупа шесть русских пленных, стал вернейшим его кунаком, переписывался с ним и не раз извещал его о сборищах закубанцев.
Якубович так сроднился с обычаями горцев и образом войны их, что не отличался от них ни одеждой, ни вооружением, ни искусством в наездничестве, а отчаянной храбростью превосходил лучших князей их. При каждой встрече с черкесами он первый бросался на них и собственноручно поражал того, кто осмеливался скрестить с ним свою шашку. Его считали в горах заколдованным.
Раз, во время переговоров с карачаевцами, в их же горах, он, раздраженный упорством и несговорчивостью их, грозно взмахнул нагайкой и крикнул: “Прочь с глаз моих!” И несмотря на то, что отдалившись от казаков, он стоял перед ними один, из сотни карачаевцев не нашлось ни одного, который осмелился бы выстрелить в него: они разбежались, как школьники, от грозного окрика.
Понятно, что влияние Якубовича было в горах огромно; одного имени его, предположения присутствия его, слуха о нем иногда достаточно было, чтобы удержать горцев от нападения на Кабардинскую линию. Впоследствии самая наружность его, с высоким челом, у самого виска пробитым черкесской пулей, и никогда не заживавшей раной, прикрытой черной повязкой, производила поражающее впечатление на умы горцев.
Розен, один из известных декабристов, служивший на Кавказе уже в 1837 году, рассказывает, что и в его время многие на Кавказе еще помнили о подвигах Якубовича или слышали о них. Штабс-капитан Кулаков, бывший когда-то у него вахмистром, говорил о нем Розену со слезами, вспоминая, что Якубович был родным отцом для солдат, добычу делил всегда справедливо на всю команду, а себе не брал никогда ничего.
В Кабарде Якубович пробыл недолго; в 1823 году мы его встречаем уже в действиях против закубанских черкесов, на новом и более широком поприще для его предприимчивости и мужества.
К тому же времени ширванские батальоны вместе с полковником Кацыревым ушли также на Кубань, и охранение всей Кабарды осталось на одном Кабардинском (бывшем Казанском) полке, под командой полковника Подпрядова.
Кабарда, занятая теперь русскими укреплениями, навсегда разделяет воинственные народы Кавказа на две отдельные части, образовавшие на все будущее время два совершенно независимых друг от друга театра военных действий, и сохранение в Кабарде спокойствия становится делом особенной важности. К тому же по ней, как по краю наиболее умиротворенному и безопасному, пролегла под защитой крепостей и новая Военно-Грузинская дорога, охранение которой лежало также на обязанности Кабардинского полка. Таким образом, на долю Подпрядова выпала трудная задача, которую он и выполнил с редким успехом.
Главным укреплением в Кабарде считался Нальчик, а потому здесь и поместился Подпрядов со своим штабом, перейдя туда из Екатеринограда. Ему приходилось в одно и то же время держать в повиновении всю Кабарду, наблюдать за верхним течением Кубани, из-за которой все еще пытались прорываться под предводительством беглых кабардинских князей партии черкесов, и охранять военную дорогу. В течение нескольких лет новый Кабардинский полк, подобно старому Кабардинскому полку, некогда оберегавшему Грузию от лезгин на Алазани, теперь удерживал в спокойствии всю Кабарду и оберегал центр Кавказской линии. В постоянном напряженном ожидании тревоги, постоянно в полной готовности двинуться при первом известии на угрожаемые пункты, преследуя или прогоняя партии, полк выносил на своих плечах тяжелую и беспокойную кордонную службу, более свойственную коннице.
Подпрядов командовал войсками в Кабарде до осени 1824 года. Он оставил по себе честную и славную память. Обозревая новую линию, Ермолов не мог не обратить внимания на удивительный порядок, в котором содержались все укрепления, с обширными казармами, с прекрасными огородами, со всеми удобствами для жизни женатых солдат, и оценил труды Подпрядова. “Прекращая долговременное служение свое,– объявлялось в приказе по корпусу,– господин полковник Подпрядов примет изъявление совершеннейшей признательности, как последний долг, принадлежащий уважаемому по службе товарищу”.
Громы военных бурь в Кабарде все более и более затихали, с тем чтобы в 1825 году вспыхнуть последним пламенем возмущения – и потухнуть навсегда, оставив все тревоги боевой жизни соседнему побережью Кубани.
