суть этой истории. Корвету с трудом удалось спасти капитана третьего торпедированного корабля, это было голландское судно, и тут капитан с ужасом обнаружил, что забыл уничтожить секретный код конвоя, который позволял узнать каналы связи, маршруты оказания помощи… Понимая, что такой документ нельзя оставить противнику, английский командир корабля не колебался ни секунды. Он сбросил на воду шлюпку и отправился вместе со старшим помощником и голландским капитаном на торпедированный корабль. Там они нашли код и уничтожили его, но в тот момент, когда они уже должны были подняться на корвет, вражеская субмарина, которая, конечно же, патрулировала это пространство всю ночь, выпустила торпеду, взорвавшуюся в нескольких метрах от цели.
Английский капитан дал залп в направлении субмарины и, покинув лодку, распорядился быстро удаляться. Пройдя с десяток миль, он, желая дезориентировать немцев, повернул назад и проделал тот же сложный маневр, чтобы забрать пассажиров неподвижно стоявшей лодки. А в это время я лежал один в каюте, не подозревая обо всех этих передвижениях туда и обратно, позволив теплу захватить меня в плен и отказываясь думать о чем-либо.
Наконец я заставил себя подняться и присоединиться к остальным. Мы все были здесь, около ста восьмидесяти спасенных с трех торпедированных кораблей. Наш корабль единственный понес потери, пятнадцать человек не отозвались при перекличке…
* * *
Остаток пути прошел относительно спокойно, мешали лишь некоторые неудобства: строго ограниченное количество воды — только для питья и приготовления пищи, совсем немного воды для того, чтобы умыться; очень мало места — спать вытянувшись мы не могли; скудное питание; бортовая и килевая качка — это было самым неприятным! Через два дня мы вошли в шотландский порт Гурок, покачиваясь, как бывалые моряки! Больше мы ничего не боялись, худшее осталось позади, к тому же корвет идет на большой скорости, он слишком мелкая мишень, и отныне мы снова оказывались под опекой самолетов, на этот раз британских…
Успокоившись, каждый мог вновь вести себя, сообразуясь со своими социальными устоями. Уже сегодня, размышляя о том, что же более всего меня тогда поразило, я могу ответить: это склонность в момент опасности замыкаться в себе, сосредоточившись на своих тревогах и своем животном страхе.
После всех этих драматичных моментов мы жили вместе на спасшем нас корвете, и, хотя порой нам было одиноко, мы могли подбодрить друг друга, проводить вместе время, помогать друг другу… Некоторые, все еще не оправившись от шока, больше молчали.
Я сошел на берег в своей униформе, перемазанной мазутом, и имел вид настоящего потерпевшего кораблекрушение, с открытым воротом, так как галстук я потерял, я также потерял мой вещмешок и пижаму, но сохранил лежавшие в нагрудном кармане документы и две-три дорогие мне фотографии. Я хранил их долгие годы, пожелтевшие от времени, морской воды и мазута, в углу моего бюро на улице Лаффит до того дня, когда глупый грабитель утащил их вместе с моим билетом офицера «Свободной Франции».
Огромная ссадина, по-видимому, из-за мазута начавшая нарывать, украсила мою ногу длинным зеленоватым волдырем. Перед тем как отправиться в отель, который нам указали, я имел время купить зубную щетку, бритву, щеточку для ногтей и мыло — все это мне отпустили без талонов. Я принял восхитительную теплую ванну и при помощи щеточки для ногтей, смазанной мылом, вскрыл мой волдырь и почистил рану; было больно, но я терпел. На следующий день все уже было в порядке, и я спокойно выехал в Лондон…
В тот же вечер в ресторане, куда я повел ужинать моего друга Жака Бенгена, мне было забавно наблюдать, как посетители, войдя в зал, демонстративно обходили мой стол, морщась от отвращения, зажав нос… Моя военная форма хранила запах моих приключений.
От этого кораблекрушения, пережитого за тысячу миль от побережья Ирландии, у меня осталось несколько воспоминаний, одни — ценные — я сохраняю в памяти как уроки, многому меня научившие, другие — жестокие — всплывают как кошмары.
«О волны, сколько мрачных историй вы знаете…» — сетовал Виктор Гюго. Среди прочитанных мной многочисленных рассказов о кораблекрушениях «Жестокое море» Никола Монсара наиболее живо мне напомнило мой собственный опыт, в нем особенно правдиво и точно описывается то, что я пережил. Даже если там и есть жуткие сцены, которые мне не довелось видеть, например, когда матросы, сбившись в кружок, плавают в воде, ухватив друг друга за пояса безопасности, уже мертвые, все еще ожидая помощи…
Вся эта «морская» история закончилась только за… бокалом вина. Мой кузен Джимми извлек для меня из своего погребка бутылку лафита, достойного моего приключения. Он меня попросил угадать год.
Мне показалось, что я распознал один из моих любимых урожайных годов; в доме моего отца я часто имел возможность оценить его.
— 1895! — уверенно заявил я. Кузен удивленно взглянул на меня:
— Ты попал в точку! Это хороший знак. Война будет продолжаться под добрым знамением…
В Лондоне
В Лондоне я поселился в отеле «Дорчестер».
Уже в первую ночь меня внезапно разбудил сигнал тревоги. Я не знал, что следует делать в этом случае, и позвонил телефонистке. Она, очень удивленная, ответила коротко: «Делайте, что хотите!». Я погасил свет и снова лег в постель, затем подошел к окну, открыл его — преследуемый всеми прожекторами Лондона, одинокий самолет пытался ускользнуть…
Здесь шла самая настоящая война. На каждом шагу в городе были видны ее признаки. Повсюду военные, улицы с пустующими домами, похожие на беззубые рты, мешки с песком, громоздящиеся в особо опасных местах. И в то же время складывалось странное впечатление, что город живет своей обычной жизнью — нигде нет развалин, люди спокойно идут по улицам, заходят в бары и рестораны (продовольственных талонов тогда еще не существовало, были только талоны на одежду).
По ночам часовые в касках делали обход; при каждом таком рейде они поднимались на крыши, чтобы тотчас же принять меры против зажигательных бомб.
Теперь я снова был военным; я явился с моим командировочным удостоверением (перемазанным мазутом, перенесшим кораблекрушение), и меня поставили на
