class="p1">– И тогда все выйдет.
– Статья, то есть? – спросил Этуотер.
Она кивнула. Хотя физически это было бессмысленно, учитывая их соответственные размеры, но глаза Этуотера теперь как будто находились на одном уровне с ее глазами, и, сам того не замечая, он моргал, когда моргала она, хотя зрительному контакту часто препятствовали маленькие круги ее руки.
– Как я уже сказал, я всячески уверен, что да, выйдет, – ответил Этуотер.
В то же время журналист еще пытался не погружаться в мысли о реакции Лорел Мандерли на пересланные репродукции произведений художника, медленно вылезающие из факса. Ему казалось, он знал почти все различные пермутации, которые претерпит ее лицо.
Равно непонятно было, на что смотрит миссис Мольтке – на его ухо или на подводные движения собственной ладони рядом с ухом.
– И ты говоришь, значит, ну, готовиться, – потому что, когда все выйдет, уже ничто не будет прежним. Потому что будет внимание.
– Я бы сказал, что да, – он попытался повернуться еще сильнее. – В самых разных проявлениях.
– Говоришь, другие журналы. Или телик, интернет.
– Часто трудно предугадать проявления публичного внимания или заранее знать, что…
– Но после такого внимания, говоришь, могут заинтересоваться галереи. Покупкой. В галереях проводят аукционы или просто ставят ценник и люди приходят и покупают, или как?
Этуотер понимал, что это совсем другой тип и уровень диалога, чем на утренних переговорах дома у Мольтке. Ему было трудно не чувствовать, что Эмбер говорит с ним слегка снисходительно, изображая некий стереотип провинциальной наивности, – он и сам так поступал в некоторых ситуациях в «Стайле». В то же время ему казалось, что в какой-то степени она искренне уважала его мнение, потому что он жил и работал в Нью-Йорке, культурном сердце нации, – Этуотеру это абсурдно льстило. Вопрос географического уважения легко мог усложниться и стать очень абстрактным. Правым уголком глаза он видел, что некий деликатный узор, который Эмбер описывает в воздухе рядом с его ухом, на самом деле картография этого уха – его спирали и завихрения. Чувствительный с детства к вопросу размера и цвета ушей, все время учебы в колледже Этуотер носил бейсбольные кепки или вязаные шапки.
В конечном счете неспособность журналиста продумать все наперед и решить, как отвечать, сама по себе стала решением.
– Думаю, и так, и так, – сказал он. – Иногда аукционы. Иногда специальная выставка, и потенциальные покупатели приходят на большое мероприятие в первый день для встречи с художником. Часто это называется открытием, – он снова сидел лицом к лобовому стеклу. Дождь не хлестал слабее, но небо как будто просветлело – впрочем, с другой стороны, пар от их выдохов на окне сам был беловатым и мог служить каким-то оптическим фильтром. Так или иначе, Этуотер знал, что часто воронки образовываются как раз под конец грозы. – Главным на первом этапе, – сказал он, – будет найти правильного фотографа.
– То бишь какая-то профессиональная фотосессия.
– В журнале есть и штатные фотографы, и фрилансеры, к которым часто обращаются люди из фотоотдела. Боюсь, политика лоббирования конкретного фотографа может быть очень сложной, – Этуотер чувствовал в воздухе машины собственный углекислый газ. – Главным будет сделать несколько снимков с аккуратным освещением, непрямых, изящных, но в то же время выразительно демонстрирующих, что он может… чего он достиг.
– Уже. Те фиговины, которые он уже сделал.
– Уговорить высшее руководство без настоящих фотографий невозможно, это вряд ли, – сказал Этуотер.
Какое-то мгновение слышались только ветер, дождь и шепчущий звук микроволокон из-за кулака Этуотера.
– Знаешь, что интересно? Иногда я это слышу, а иногда нет, – тихо сказала Эмбер. – Вот как ты сказал у нас дома, что ты отсюда – иногда я это слышу, а иногда речь у тебя какая-то… деловая, и тогда я уже ничего не слышу.
– Я родом из Андерсона.
– Это у Манси, то бишь. Где большие курганы.
– Технически курганы в Андерсоне. Хотя учился я в Манси, в Болле.
– Там еще есть, у Миксервиля рядом с озером. Говорят, до сих пор не знают, кто их навалил. Только знают, что они древние, эти курганы.
– Как я понимаю, до сих пор существуют конкурирующие теории.
– Дэйв Леттерман по телевизору все время говорит про Болл, что он там учился. Он откуда-то отсюда.
– Но выпустился задолго до того, как я поступил.
Теперь она все-таки прикоснулась к его уху, хотя ее палец оказался слишком большим, чтобы поместиться внутрь или обвести спирали раковины, так что преуспел только в ограничении слуха Этуотера с правой стороны, и теперь он слышал только собственное сердцебиение и свой голос поверх дождя, по-новому громкий:
– Но рабочий вопрос здесь – согласится ли он.
– Бринт, – сказала она.
– Предоставить тему для статьи.
– То есть согласится ли он сесть за работу.
Палец мешал Этуотеру повернуть голову, так что он не видел, улыбается миссис Мольтке, намеренно отпустила сальность или что.
– Раз он такой болезненно стеснительный, как ты объяснила. Ты должна… он должен отдавать себе отчет, что его ждет какое-то вторжение, – Этуотер никак не реагировал на палец в ухе, который не двигался и не поворачивался, а просто был. Впрочем, странное ощущение левитации сохранялось. – Вторжение в его личное пространство, твое личное пространство. И я не совсем уверен, что мистер Мольтке горит желанием поделиться своим искусством с миром или обязательно привлечь к себе внимание, и я это могу только уважать.
– Никуда он не денется, – сказала Эмбер. Палец слегка отодвинулся, но все еще оставался в контакте с ухом. Она никак не могла быть старше 28. Журналист ответил:
– Потому что, буду честен, по-моему, это выдающиеся произведения и выдающийся сюжет, но нам с Лорел придется побороться с главным редактором, чтобы обеспечить место для этой статьи, и будет очень неудобно, если мистер Мольтке вдруг засомневается, начнет откладывать, испугается или решит, что это слишком приватный процесс для подобного вторжения.
Она не спросила, кто такая Лорел. Теперь она целиком лежала на левом боку, с сиятельным коленом по соседству с ее рукой на приборной доске «Дэу», и их колени разделяла только скомканная пола его дождевика, а ее огромный бюст давил и выпирал – дрожь от сердцебиения в одной груди ощущалась в дюймах от шалевого воротника «Толботта». Перед его глазами по-прежнему стояло, как ей пришлось ударить или шлепнуть художника, чтобы тот смог ответить на простейший вопрос. И та странная застывшая ухмылка – вряд ли достаточно фотогеничная.
– Никуда он не денется, – повторила жена художника.
Чего Этуотер не знал, так это что правые шины «Кавалера» теперь погрузились в грязь почти во клапаны. Что он чувствовал,
