«Лежу в Орпири, мальчиком, в жару…»
© Перевод Б. Пастернак
Лежу в Орпири, мальчиком, в жару,Мать заговор мурлычет у кроваткиИ, если я спасусь и не умру,Сулит награды бесам лихорадки.
Я — зависть всех детей. Кругом возня.Мать причитает, не сдаются духи.С утра соседки наши и родняНесут подарки кори и краснухе.
Им тащат, заклинанья говоря,Черешни, вишни, яблоки и сласти.Витыми палочками имбиряМеня хотят избавить от напасти.
Замотана платками голова,Я плаваю под ливнем роз и лилий;Что это — одеяла кружеваИль ангела спустившегося крылья?
Болотный ветер, разносящий хворь,В кипеньи персиков теряет силу.Обильной жертвой ублажают корьЗа то, что та меня не умертвила.
Вонжу, не медля мига, в сердце нож,Чтобы напев услышать тот же самый,И сызнова меня охватит дрожьПри тихом, нежном причитаньи мамы.
Не торопи, читатель, погоди —В те дни, как сердцу моему придетсяОт боли сжаться у меня в груди,Оно само стихами отзовется.
Пустое нетерпенье не предлог,Чтоб мучить слух словами неживыми,Как мучит матку без толку телок,Ей стискивая высохшее вымя.
Май 1933 Кутаиси
КАРТЛИС ЦХОВРЕБА
(Вступление к поэме)
© Перевод П. Антокольский
Говорят, что раз в сто лет колышетНебо языки такого пламени.То не старец-летописец пишет —То моя бессонница сожгла меня.
С каждым, кто назвал себя поэтом,Только раз такое приключается.Черноморье спит. Под легким ветромЗыбь трепещет, парусник качается.
Пароход «Ильич» причалил к Сочи,Словно Арго, воскрешенный заново.В золотом колодце южной ночиДивный след преданья первозданного.
И сладка мне, так сладка навеки,Как ребенку ласка материнская,Соль морская, режущая веки,Ширь твоя, прародина эвксинская!
Родина! К твоей ли колыбелиПрикасаюсь, за былым ли следую, —Человек я или Кахабери,Сросшийся корнями с почвой этою?
Кем бы ни был, но, мечте покорный,Напишу поэму бедствий родины.Что мне жизнь? Пускай лавиной горнойСметены пути, что раньше пройдены!
Словно речь Овидия НазонаО себе самом или о римлянах,Речь моя — пускай в ней мало звона —О путях забытых и задымленных.
Часто их меняли. Так меняютЛед на лбу страдальца госпитального.Правнуки и ныне поминаютПропасти у перевала дальнего.
В пламени небесные ворота.Брошен якорь у высокой пристани,Мне приснился белый сон народа —Снег Эльбруса, еле видный издали.
1933
АКАКИЮ ВАСАДЗЕ
Экспромт на исполнение роли Франца
© Перевод Ю. Михайлик
Боги удачи тебя не боятся —Был ты прекрасен сегодня на сцене —Страстный, как резкие струны паяца,Страшный, как масок дрожащие тени.Франц ты? Актер? Или нечто иное?Вот и пишу в раздвоении жутком,Чтобы понять — что ты сделал со мною,Иль не понять — и лишиться рассудка.
1933
НАДПИСЬ НА КУБКЕ
© Перевод А. Кушнер
«In vino veritas!»Пословица верна.Кто лжет, что ТицианНе признает вина?
Смерть не страшна, лишь разВсего-то умереть.Всех поджидает нас,Без исключенья, смерть.
Ах, от любви сто разЯ умирал, так что ж?В сердце моем застрялПо рукоятку — нож.
Все-таки я узнал,Что «истина — в вине».Я, Тициан, в остальномНеразумен вполне.
29 ноября 1934
РОДИНА («Горы и долы твои ненаглядные…»)
© Перевод П. Антокольский
Горы и долы твои ненаглядныеИздавна слыли подобием рая.Взглянешь — пылают сады виноградные.Взглянешь — и глаз не достигнет до края.Ночь — молоко голубое оленье.День позолочен кизиловой ягодой.Где-то черкешенки жнут в отдаленье.Сладко тучнеют могучие пахоты.
Азбуке нашей, плодам нашей родиныМного похвал на пергаменте ветхом.Так, славословя и радуясь, бродим мыС лаской по всем твоим листьям и веткам.Там, где туман на гомборской дороге,Где остролистник и куст можжевеловый,В каждой тычинке цветка, в недотроге,Капля слезы еще блещет Пшавеловой.
Нет крутизны, не отыщется выступа,Пяди такой, чтоб сверкнула впервые.Всюду каналы прорыты неистово,Подняты все целины яровые.Нет человека, чтоб не был в работе,В битве, и в стройке, и в музыке огненной.Озеро Палеостоми у ПотиС древних трясин окончательно прогнано.
Все летописцы когда-то лукавили —И Гиппократ, и царевич Вахушти.Как бы они это время прославили!Повесть такую могли бы подслушать?Топи Риона, где слухи глухиеНекогда шли о Колхиде загадочной,Ныне лежат перед нами сухие.Изгнан оттуда озноб лихорадочный.
Ставят плотины, чтоб цитрусам вырасти,Чтобы дышали сады в апельсинах.Квохчут наседки, не чувствуя сырости.Плавится небо в промоинах синих.Здравствуйте, други-соседи! Не счесть их —Первенцев в Грузии новой,Верных в работе и преданных чести,Даже не знающих чувства иного.
Глянь на Эльбрус, запрокинувши голову,К пику Мкинвари лицом обернись ты —В тучи, не зная подъема тяжелого,Цепко врубаясь, идут альпинисты.В каждом дыханье, что вьется, бушуя,Цепкой и гибкой лозою родимою,Ленина душу узнаешь большую,Волю народную, неколебимую.
Родина! Лес Чиаури задебренный.Воды Энгури, ширакские дали.Сердце Кахетии — в неге серебряной,В розовых купах совхоз Цинандали!Эхо за Ушбой и за Ушгулом,Синь ледников над могучими сванамиПесне моей откликаются гулом,Вышли к столу домочадцами зваными.
Сорок мне стукнуло. Если пригнать ещеНовых мучительных сорок на старость —Не остановит поэта и кладбище —Молодость той же безусой осталась.Родины участь — как матери участь,Заново к сердцу пришла, позвала меня.И без кремня, не стараясь, не мучась,Сердце охвачено песней, как пламенем.
Помнишь ли старую повесть, краса моя?Будь она вдвое древнее Кавказа, —Слушай же! Я расскажу тебе самуюЧерную из незапамятных сказок.Двое детей твоих брошены в бурю,К мачте канатами крепко прикрученыИ бородою пророка, в Стамбуле,Клятвой турецкою клясться приучены.
Много дорог с мамелюками пройдено,Долго тянул янычар свою песню.Все-таки, все-таки снится им родина,Где же на карте она? Неизвестно.Тщетно кривой ятаган был наточен,Тщетно храпели арабские кони: им,Проданным в рабство, голодным и тощим,Нет избавленья в притоне драконьем.
Если же мы позабыли их, ты-то ведьПомнишь и слезы, и кровь, и невзгоды!Станешь ли, родина, вновь перечитыватьВ книге гаданий о днях непогоды?Разве мы раньше работали мирно —Правды, труда и свободы сторонники?Вырви хоть день из неволи всемирной.Перелистай наши древние хроники.
Был Вавилон, воевали халдеяне.Дальше не ясен твой путь и не светел.Миропомазанных ждало рассеянье.Прах твой развеял скитальческий ветер.Землю меняли. В больничной палатеТак же меняют подушки горячечным.Если не в саване смертном, а в платьеТы подвенечном, о чем же ты плачешь нам?
Сорок мне стукнуло. Если пригнать ещеНовых мучительных сорок на старость —Не остановит поэта и кладбище —Молодость той же безусой осталась.Сорок мне стукнуло. Только бы выстоятьСорок еще с ремеслом стихотворца.Лишь бы страну освещало лучистоеСчастье и слава ее ратоборцев.
Эти слова неожиданно выпелись.Песня не ждет оседания мути,Чтобы, как оползень горный, осыпалисьЧувства, огромные в первой минуте.В день Конституции мною воспетаСлава ударников — знамя огня.Я не играю в большого поэта,Школьник-отличник сильнее меня.
День разукрашен кизиловым золотом.Ночь — молоко голубое оленье.Чувство, когда оно сильно и молодо,Перерождает сердца поколенья.Смеешь ли ты, свою песнь обрывая,Спрятать за пазуху и не запеть ее,Если орава гремит хоровая —«Лилео» в горных отгулах Сванетии.
Не вспоминаю о сказочных женщинах,О Кетеване, Медее и Нине,С песней великих поэтов обвенчанных,Царственных, мирно почиющих ныне.Слушай, Рукайя! Мы сделаем сказкойНовые нас обступившие облики —Нашу ударницу с красной повязкой,Парашютистку, летящую в облаке.
Древних монахов, отшельников грамотных,Двух Теймуразов, Тмогвели, Арчила —Всех, чье старание с дней незапамятныхНашу грузинскую речь отточило,Саба-Сулхана и ГурамишвилиИ Руставели семивекового —Всех я зову, чтобы милость явилиИ помогли бы мне песню выковывать.
Верных свидетелей ныне зову я.Я не стыжусь, что в таком-то году,Слушая времени речь грозовую,С бедной волынкой на праздник иду.
6 июля 1935
БАГДАДСКИЕ НЕБЕСА
