он имел и для атеринок, длинных рыбок с широкими, блестящими, как серебро, полосками по бокам. Прошло меньше времени, чем нужно, чтобы написать эту фразу, а я уже был окружен целым полчищем серебробоких рыбок. Тучей кружась вокруг линзы, они стремглав бросались на стекло, ударялись об него и, охваченные страхом, разлетались во все стороны, чтобы тут же вернуться снова. Отраженный от их боков свет рассеял мрак на несколько ярдов вокруг. Со всех сторон сквозь толщу воды пробивалась мерцающая рябь розоватых огоньков.
В течение пяти минут около меня собралось, наверное, несколько сот рыбок, но они совершенно слились с массой других, когда с поверхности океана ко мне на огонек пожаловал огромный косяк в несколько тысяч анчоусов. Они двигались так быстро и такой плотной массой, что я невольно вздрогнул, когда они внезапно засверкали в луче прожектора. На много ярдов вокруг море было густо забито их серебристыми телами. Удивительнее же всего было то, что и они плыли, как одна рыба, поворачивая все разом – огромное, розово-лиловое, непрестанно кружащееся колесо.
К несчастью, кружиться им пришлось недолго: несколько сарганов как стрелы вылетели из темноты и, врезавшись в косяк, стали хватать и глотать рыбок без разбору. Анчоусы рассыпались во все стороны. В течение нескольких минут вся вода была пронизана разноцветными сверкающими полосами, отмечавшими путь метавшихся в испуге рыбок. Пока сарганы расправлялись со своими жертвами, за ними следом неизвестно откуда появилось с полдюжины летучих рыб; вдруг осознав свою ошибку, они внезапно повернулись и стремглав понеслись вверх. Как ни соблазнителен свет, он все же не мог удержать летучих рыб там, где свирепствуют сарганы. Обезумев от ужаса, они трепетной сверкающей стайкой скрылись из виду.
Побоище, учиненное сарганами, превосходило по жестокости все, что мне когда-либо случалось наблюдать. Утолить их аппетит было невозможно. Они шныряли взад-вперед, уничтожая, калеча, убивая все на своем пути, и часто, не успев проглотить одну жертву, уже кидались на новую. Они до такой степени нажрались, что их глотки раздулись от непроглоченной пищи. Но и после этого они продолжали калечить и убивать рыб. Это избиение анчоусов наглядно продемонстрировало мне жестокость и первобытное варварство, царящие в океане.
В смутной дали, уже вне пределов досягаемости света прожектора, я вдруг заметил какие-то движущиеся тени. Одни из них отражали свет, другие оставались темными. Угрожающе большие, они сновали с места на место, исчезая и возникая, словно привлеченные суматохой на освещенном участке, но не смея приблизиться. У меня снова возникло странное, сосущее чувство под ложечкой. Стоит ли подстрекать неизвестных крупных рыб к участию в побоище? Нащупав пальцем кнопку, я выключил свет.
Наступивший мрак превосходил по своей густоте тот, что царил тут прежде. Полчища анчоусов и атеринок, охваченные паникой, бросились наутек, задевая меня по рукам и ногам и холодя тело крошечными подводными вихрями. Так продолжалось несколько секунд, затем щекотание их плавников прекратилось, и я снова очутился в безжизненной темноте. Разжав пальцы, охватывавшие веревку, я заскользил вниз, вниз, затем толчок – и я почувствовал под ногами твердое дно.
Слегка подавшись вперед, чтобы противостоять течению, я сделал несколько шагов и снова включил свет. Луч побежал по дну, отбрасывая длинные тени, преобразуя борозды, оставленные приливом, в барельеф, выпукло обозначая предметы, которых я раньше не замечал, хотя десяток раз бывал на этом месте. Все дно было испещрено глубокими воронками, в дневном свете совершенно незаметными. Они зияли в песке, как круглые, черные провалы, и можно было видеть, как некоторые из них, словно пульсируя, то вбирают, то выталкивают струнки воды, насыщенной частицами ила и мельчайшим планктоном. Обитатели этих кратеров, моллюски и ракообразные, были заняты своим делом: они всасывали и выбрасывали воду, добывая из нее кислород и пищу.
Чтобы получше разглядеть какой-нибудь из этих подводных вентиляторов, я опустился на колени и лег на живот, выгнувшись с таким расчетом, чтобы вода не забралась под шлем. Едва я мало-мальски устроился, как предо мною предстало невиданное существо. Голова у него защищена панцирем из небольших пластинок, на которых выгравирован необычайный орнамент, напоминающий снежинки или кристаллы с гранями, расходящимися из центра, а еще точнее – карикатуру, изображающую взрыв бомбы – десятки прямых линий проведены из одной точки. Броневые плитки, в свою очередь, утыканы короткими диковинными шипами, и это все вместе делает морду невиданного «зверя» угловатой и костлявой. Казалось, что у этой бронированной средневековой головы нет тела и она разгуливает на шести паучьих ногах. Гибкие конечности лишены суставов и передвигаются по очереди с удивительной элегантностью и в строгой последовательности. Фантастические тени, которыми было покрыто это таинственное существо – гном, тролль или кем там еще оно могло оказаться, – подчеркивали его и без того нелепые формы. Лишь когда оно подошло ко мне вплотную и частично повернулось, я опознал в нем морского петуха, или триглу рода Prionotus.
Шагающую рыбу видишь не каждый день, и одного этого достаточно, чтобы она вызывала любопытство. Мой новый знакомый в совершенстве овладел искусством ходьбы. Он даже не пытался плыть и чопорно изогнул свои крылообразные, широкие крапчатые грудные плавники под прямым углом к телу. К тому же они были несоразмерно велики для такого маленького хозяина.
Любопытство морского петуха не знало пределов. Он на цыпочках подошел прямо к линзе и остановился, разглядывая иллюминацию. В противоположность анчоусам, морской петух не испытывал ни малейшего волнения при виде яркого луча. Наглядевшись на фонарь, он отступил назад, напоминая мне своими движениями балетного танцора, и вскоре наткнулся на спасательную веревку – она лежала на песке, свернувшись кольцами, как змея. Морской петух погулял по веревке и приблизился к моей руке, полузарытой в песок. Походив вокруг да около, он разыграл самый великолепный номер своей программы, вскочив мне на руку. Его плавники щекотали, а их кончики даже кололи при передвижении; когда он готов был соскочить на песок, я попытался быстро схватить его, но не тут-то было! Он мгновенно подобрал лучи, служившие ему для ходьбы, и, распустив плавники, использовал их по назначению – для плавания. Оказавшись вне пределов досягаемости, он воздушно опустился на дно и долго стоял, не сводя с меня глаз.
Я поднялся и побрел к большим темным грудам камней, отмечавшим крайнюю нижнюю границу острова. Покрытые мхом скалы вздымались к небу, или, вернее, к поверхности океана. Водоросли и морские веера раскачивались и колыхались, как днем. Но весь этот мир выглядел совершенно иным в ночной темноте. Сразу бросалось в глаза существенное различие – сначала я приписал его темноте и длинным
