с кусочком сала, а то не выживут. Её просьбу удовлетворили. После этого многие матросы ложились и отказывались подниматься в надежде тоже получить эту несчастную тарелку.
Вместе с голодом стал назревать и бунт. Колонисты ворчали: гобернадора их объедает. У неё-то есть и вино, и масло, и даже яйца. Для себя и для своих родных она держала двадцать кур и пять свиней. Исабель отвечала: «эти» сами растратили припасы, которые она собрала для них на Санта-Крус: сожрали всё сразу. У них, замечала она, рассудка не больше, чем чувства собственного достоинства; дай им волю, они и всё остальное так же слопают. Какое там достоинство! Довольно поглядеть, в какой грязи они живут.
Аделантада же являлась к ним только причёсанной и в полном уборе. С души воротило, но она требовала, чтобы скудную трапезу ей подавали на серебре, воду и вино — в хрустальных бокалах. С души воротило, но она переодевалась к ужину, зажигала свечи и велела курить благовониями. Они там думают, что она заелась, сибаритствует, ни о чём не заботится? Неправда! Она ограничивала себя во всём, принуждала себя к крайней строгости. В каждодневном контроле за собой и своими запасами ей виделся символ своей власти, чести и свободы. Всего, что она считала прерогативами гобернадоры. Только то немногое и было у неё в мире, что она берегла здесь.
По мере того, как убывали еда, живность, инструменты, по мере того, как разваливался «Сан-Херонимо», Исабель осознавала, что не станет продолжать поиски, начатые Менданьей. И эта мысль была убийственна для неё. С каждым днём она всё больше теряла золотые острова царя Соломона.
И другая мысль преследовала её непрестанно: как сохранить жизнь своим. Она у колонистов ничего не просила. Так пусть теперь и они не оспаривают у неё того, что принадлежит ей! Если она поделится с этой сворой, жизнь Марианны, Луиса и Диего будет под угрозой. И что тогда?
— Разве моя вина, что эти разом прикончили все свои собственные запасы? Порции, которые я выделяю своей семье и слугам, — очень скудные, вы это знаете, Кирос.
Главный навигатор теперь находился в самом центре всех конфликтов. Его люди требовали, чтобы он сделал выбор, задавали ему тот же самый вопрос, который некогда задала Исабель. На чьей он стороне? Он с ними — с моряками, умирающими от голода и жажды? Или с гобернадорой, которая его подкармливает и подкупает?
— Раз ты наш начальник, Педро Фернандес де Кирос — сделай так, чтобы твоя хозяйка заплатила нам за работу своими водой и вином. А не то пустим ко дну её судно, и она потонет вместе с нами.
Когда истекли два месяца плавания, Кирос испросил новой аудиенции в кормовой надстройке. Он взбунтовался:
— Несправедливо, что на корабле есть съестное, а люди мрут с голода! Мои люди лишены самого необходимого. А у вас, сеньора, всего в избытке! Посудите сами: ведь хуже быть зарезанной, чем потратить немного из своих запасов и поделиться с людьми. Я заступаюсь за моряков не потому, что они мне друзья, а потому, что вам я друг.
— Вы мне не друг, Кирос, хоть и принимаете мою щедрость.
— Принимаю только для того, чтобы быть в состоянии вести ваш корабль. И прошу того же для остальных.
— Если бы вы были так чисты, как утверждаете, так близки к своим людям, как хотите уверить меня, вы бы не взяли от меня ничего. А вы кормитесь из двух кормушек — в прямом и переносном смысле.
— Вы всех нас убьёте своей жадностью и презрением.
— Может быть, своей жадностью и презрением я спасу хоть кого-то.
— Ошибаетесь, сеньора. Если солдаты и колонисты захватят вашу кладовую, ничто уже не спасёт. И придётся вам полагаться на одну себя.
Там хранятся припасы, которые принадлежат мне.
— Они принадлежат всем.
— Кирос, вы ни разу не сказали этого, когда приходили сюда получать прибавку к вашему рациону. Насколько я знаю, вы не делились ею ни с кем — даже с вашим другом Ампуэро. Насколько я знаю, у вас есть ещё и собственные припасы, к которым никто не допущен, кроме вас. Вы прячете для себя воду и сухари...
Не дав ей договорить, он круто повернулся. Она остановила его:
— Погодите минутку, Кирос. У кого сейчас ключи от кладовых?
— У боцмана.
— Оба ключа? И тот, что от главной кладовой, и тот, что от моей личной?
— Точно так.
— По какому праву вы передали мой ключ другому?
— Этому человеку я полностью доверяю.
— Не сомневаюсь. Но не вы ли сказали, что голодные люди способны на что угодно?
— Я в самом деле думаю, что вы должны иметь уважение к тем, кто страдает, но не захватывает принадлежащее вам силой. Послушайте моего совета: если вы к нынешним страданиям добавите ещё, они могут лечь и больше уже не встать. И тогда... Тогда ваше благоразумие никому уже не пригодится: ни вам, ни вашей сестре, ни братьям, которых вы сейчас хотите уберечь и защитить.
— Избавьте меня от проповедей! Я требую, чтобы вы взяли и принесли мне ключи от обеих кладовых. Отныне их хранителем вместо вас будет дон Диего. Вернее, вместо вашего доверенного человека.
— Потребуйте и отберите их у него сами. А мне не надобно, чтобы последний из всех моряков сказал про меня то, что говорят уже другие: что я покорился бабе, которая стирает юбки в их крови!
Они смотрели в глаза друг другу. Если бы Исабель позволила Киросу уйти с этими словами, с её авторитетом было бы покончено. Не стало бы гобернадоры. Права она была или нет, потребовав у него ключи, но уступить теперь не могла, не имела права! Вся напрягшись, Исабель медленно произнесла:
— Я отдала вам приказание, сеньор Кирос, и второй
