И видит пакости во сне
И стонет храпом богатырским
Ничто не в силах помешать
Нам жить, смеяться и дышать
Мы ждём событья в радостной истоме!
Для тёмных личностей в Столбах
Полно смирительных рубах —
Пусть встретят праздник
В сумасшедшем доме.
И пробил час, и день возник
Как взрыв, как ослепленье.
И тут и там взвивался крик —
Остановись, мгновенье!
И лился с неба нежный свет,
И хоры ангельские пели,
И люди быстро обнаглели:
Твори что хочешь — смерти нет!
Иной до смерти выпивал,
Но жил, подлец, не умирал,
Другой в пролёты прыгал всяко-разно,
А третьего душил сосед,
А тот — его. Ну, словом, все
Добро и зло творили безнаказно.
И тот, кто никогда не знал
Ни драк, ни ссор, ни споров,
Теперь свой голос поднимал,
Как колья от заборов, —
Он торопливо вынимал
Из мокрых мостовых булыжник,
А прежде он был тихий книжник
И зло с насильем презирал.
Кругом никто не умирал,
И тот, кто раньше понимал
Смерть как награду или избавленье,
Тот бить стремился наповал,
А сам при этом напевал,
Что, дескать, помнит чудное мгновенье.
Какой-то бравый генерал,
Из зависти к военным хунтам,
Весь день с запасом бомб летал
Над мирным населённым пунктом.
Перед возмездьем не раскис
С поличным пойманный шпион —
Он с ядом ампулу разгрыз,
Но лишь язык порезал он.
Вот так по нашим городам
Без крови, пыток, личных драм
Катился день, как камнепад в ущелье.
Всем сразу славно стало жить, —
Боюсь, их не остановить,
Когда внезапно кончится веселье.
Учёный мир — так весь воспрял,
И врач, науки ради,
На людях яды проверял,
И без противоядий.
Ну и, конечно, был погром —
Резвилась правящая клика.
Но все от мала до велика
Живут, — всё кончилось добром.
Самоубийц, числом до ста,
Сгоняли танками с моста,
Повесившихся — скопом оживляли.
Фортуну — вон из колеса!
Да! День без смерти удался —
Застрельщики, ликуя, пировали.
Но вдруг глашатай весть разнёс
Уже к концу банкета,
Что торжество не удалось,
Что кто-то умер где-то.
В тишайшем уголке Земли,
Где спят и страсти, и стихии,
Куда добраться не смогли
Реаниматоры лихие.
Кто смог дерзнуть, кто смел посметь
И как уговорил он смерть?
Ей дали взятку — смерть не на работе.
Недоглядели, хоть реви, —
Он просто умер от любви.
На взлёте умер он на верхней ноте.
[1976]
Я прожил целый день в миру…
Я прожил целый день в миру
потустороннем
И бодро крикнул поутру:
— Кого схороним?
Ответ мне был угрюм и тих:
— Всё — блажь, бравада.
Кого схороним? Не таких…
— Ну, и не надо!
Не стану дважды я просить,
манить провалом.
Там, кстати, выпить-закусить —
всего навалом.
И я сейчас затосковал,
хоть час оттуда.
Вот где уж истинный провал —
ну, просто — чудо!
Я сам больной и кочевой,
а побожился —
Вернусь, мол, ждите, ничего,
что я зажился.
Так снова предлагаю вам,
пока не поздно:
— Хотите ли ко всем чертям,
вполне серьёзно?
Где кровь из вены — как река,
а не водица.
Тем, у кого она жидка, —
там не годится.
И там не нужно ни гроша, —
хоть век поститься!
Живёт там праведна душа,
не тяготится.
Там вход живучим воспрещён,
как посторонним.
Не выдержу — спрошу ещё:
— Кого схороним?
Зову туда, где благодать
и нет предела…
Никто не хочет умирать, —
такое дело.
И отношение ко мне —
ну, как к пройдохе.
спектакль — и тронем.
Ведь никого же не съедим,
в родной эпохе.
Ну, я согласен: побренчим
а так… схороним!
Ну, почему же все того…
как в рот набрали?
Там встретятся — кто и кого
тогда забрали.
Там этот, с бляхой на груди, —
и тих и скромен.
Таких, как он, там пруд пруди…
Кого схороним?
Кто задаётся — в лак его,
чтоб хрен отпарить!
Там этот… с трубкой… как его?..
Забыл!.. Вот память!..
Скажи-кось, милый человек,
я, может, спутал?
Какой сегодня нынче век?
Какая смута?
Я сам вообще-то костромской,
а мать из Крыма,
Так если бунт у вас какой —
тогда я мимо!
А если нет, тогда ещё
всего два слова:
У нас там траур запрещён.
Нет, честно слово!
А там порядок — первый класс,
глядеть приятно.
И наказание — сейчас
прогнать обратно.
У нас границ не перечесть,
беги — не тронем!
Тут, может быть, евреи есть?
Кого схороним?
В двадцатом веке я? Эва!
Да ну вас к шутам!
Мне нужно в номер двадцать два!
Лаврентий спутал!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
