Это меня несколько успокоило. Хотя в это время я узнал, что Распутин начал посещать сенатора Кульчицкого, но так как он никому не проговаривался о цели своих посещений, а в ту пору начались определенные уже поиски Распутиным нового обер-прокурора и его поездки к Раеву, кандидатуру которого усиленно выдвигал митрополит Питирим, в силу старых хороших отношений ко всей семье Раевых, но Распутин, как мне передавали, вначале неохотно поддавался желаниям владыки, то у меня явилось естественное предположение о намерении Распутина провести Кульчицкого в обер-прокуроры св. синода, так как Кульчицкий помимо своей религиозности и преданности династии, всегда поддерживал хорошие отношения с православными иерархами и относился доброжелательно, будучи попечителем округов, к деятельности церковно-приходских школ, которым императрица придавала особое значение в деле духовно-нравственного народного образования.
Возвратившись, затем, в сентябре с семьею с Кавказа в Петроград и войдя постепенно в курс новостей, я узнал, что мнение императрицы относительно гр. Игнатьева поддерживал и Н. А. Маклаков, имевший два свидания в частной аудиенции у государя, что в том же направлении, желая окружить государя и государыню верными им людьми, действовал и Протопопов, и Штюрмер, и что Распутин выдвигает кандидатуру Кульчицкого, с которым уже по этому поводу говорил Протопопов. При этом весь вопрос об уходе гр. Игнатьева шел таким ускоренным темпом и держался в таком большом секрете, что пока я, после своего возвращения в ноябре из командировки по комитету Марии Павловны, получил определенные сведения о возможности неожиданного для гр. Игнатьева увольнения его от должности и собирался предупредить гр. Игнатьева, то указ о назначении Кульчицкого министром народного просвещения уже состоялся. В первое время, по назначении Кульчицкого, правая фракция Государственной Думы ожидала от него резкого изменения политики гр. Игнатьева, но затем Замысловский несколько раз высказывал мне, что его несколько удивляет нерешительность Кульчицкого в определении своей ведомственной политики, что я, мало зная Кульчицкого, объяснял Замысловскому трудностью положения Кульчицкого в особенности в период предстоящих тогда обсуждений ведомственной сметы. Но затем, встретившись с Кульчицким на обеде у Чаплинского, из разговора с ним на эту тему я вынес убеждение, что Кульчицкий — человек спокойный и осторожный, каждый свой служебный шаг обдумывает, понимая всю затруднительность своего положения в министерстве после гр. Игнатьева, и, как он мне сам сказал, не склонен к коренной ломке всех начинаний гр. Игнатьева, признавая за некоторыми из них ценное значение.
В заключение я приведу пример того, поскольку Распутин был неискренен в своих отношениях к высоким особам и как он старался в каждом случае найти возможность подчеркнуть им, что все его помыслы и действия направлены исключительно к служению их интересам, доходящему до забвения им даже своих личных обязанностей к семье или родным. Я не помню за весь период моего знакомства с Распутиным, чтобы, при каждой смене министерства внутренних дел или председателя совета, не подымался вопрос о таком материальном обеспечении Распутина, которое бы исключило возможность проведения им дел во многих случаях сомнительного характера, причем, зная или слыша о далеко не бескорыстных в этом отношении побуждениях Распутина, никто из нас не имел мужества честно его разоблачить перед государем, а всегда старался как государю, так в особенности государыне и А. А. Вырубовой оттенить, что Распутин является жертвой своих лучших бескорыстных пожеланий помочь каждому к нему обращающемуся, и что широко оказываемая им денежная поддержка бедным поглощает все даваемые ему на этот предмет добрыми знакомыми небольшие суммы. При этом каждый из министров обсуждал с А. А. Вырубовой как вопрос о материальной поддержке Распутина, так и способы парализования эксплоатации его доброты, причем, уходя, держал в тайне от своего заместителя, не желая подчеркивать свою близость к Распутину, секрет своих влияний и сношений с Распутиным. Распутин старался не разуверять в этом ни министров, ни окружающих его лиц, а в особенности высоких особ. Если же государь иногда делал Распутину замечания, когда он представлял августейшему вниманию его величества какой-нибудь коммерческий проект, в особенности за последнее время, по поставкам на армию, явно подозрительного свойства, то Распутин в таких случаях всегда отговаривался тем, что он ничего в этих делах не понимает, а исполняет лишь просьбы прибегающих к нему лиц, думая, что быть может эти дела и принесут какую-либо пользу государю, а затем в добродушном тоне рассказывал окружающим его лицам о том, как его хотели подвести под немилость царя. Все свои денежные дела Распутин вел в большом секрете даже, как я думаю, и от А. А. Вырубовой, всегда говорил о своих дырявых руках, не умеющих держать деньги, и настолько этим уверил высоких особ, что по его смерти Протопопов принял ряд мер к материальному обеспечению семьи Распутина. Со времени моего вступления в должность, наблюдая за Распутиным внимательно, я убедился, что он был погружен как в проведение больших коммерческих дел, так и в отстаивании своего влияния на государя и по всем этим соображениям не желает и боится оставлять Петроград.[*]
В это же время умер его отец, и его вызывали приехать к одному из поминальных дней; мне близкие к Распутину лица передавали, что Распутин вначале собирался ехать, а потом послал вместо себя, не помню кого, кажется, сына. При встрече с Распутиным я выразил ему свое соболезнование по поводу понесенной им утраты и спросил его, не собирается ли он поехать на родину, хотя бы к 40-дневной панихиде. На это Распутин мне ответил, что он всей своей душой стремится отдать последний долг своему родителю, которого он всегда уважал, но что когда он об этом заговорил во дворце, то, уступая усиленным просьбам высоких особ, должен был для них остаться здесь и отложить свое сердечное намерение поехать домой. О своем покойном отце и о своем глубоком сожалении о невозможности лично присутствовать на поминках по нем Распутин говорил с таким подкупающим прискорбием, что я подумал, что, видимо, в нем в эту минуту заговорила совесть, так как из филерных донесений об отношениях его к отцу за время пребывания на родине я знал, что он не только не уважает отца, но даже не старается скрыть от посторонних своего пренебрежения к нему, ругает его вселюдно самыми скверными словами, а в пьяном виде бьет его и раз даже вырвал у него клок бороды. Поэтому я начал интересоваться вопросом о том, изменит ли Распутин свой образ жизни хотя бы в первые, острые для каждого при потере близкого человека, дни и убедился в том, что вся обстановка его личной жизни осталась та же, — то же пьянство, те же кутежи, то же отношение к женщинам.
Теперь я возвращаюсь к прерванному моему показанию об установившихся между мною и А. Н. Хвостовым отношениях и об осуществлении нами нашего плана сношений с Распутиным и принятых нами мерах в смысле как охраны его лично, так и возможного предупреждения проникновения в общество сведений и фактов, связанных с его именем. С первых же дней моего общения с А. Н. Хвостовым, А. Н. Хвостов, получив, видимо, от кн. Андроникова некоторые сведения обо мне и обстановке моей жизни, принял сразу со мною тон подкупающего откровенного единения, посвятил меня в свою личную жизнь и, по вступлении в должность, ясно подчеркнул пред чинами министерства внутренних дел свое не только полное доверие ко мне, но и исключительную дружескую близость, постоянно со мною советовался, принимал меня во всякое время, надолго задерживал у себя в кабинете, заезжал ко мне, советовался по всем вопросам более важного характера, выходящим из сферы дел моего ведения и, затем, проявил предупредительную любезность в вопросе наилучшего моего служебного и материального обеспечения. В этом последнем отношении его особенно озабочивал вопрос о моей квартире. Товарищи министра получали или квартиру натурою или квартирные деньги в размере 3.000 рублей. Свободным в ту пору было одно только помещение, которое до того занимал И. М. Золотарев, который, будучи холостым человеком, предоставил весь низ своей квартиры, наиболее приспособленный для семейного обихода, второму секретарю министра В. В. Граве, человеку семейному, не обладающему особыми средствами, кроме получаемого содержания. А. Н. Хвостов предложил мне эти обе квартиры с тем, что он возьмет на себя обеспечение Граве отпуском ему квартирного денежного довольствия. Но так как я был в хороших отношениях со всей семьей Граве, женатом на дочери Э. А. Ватаци, у которого я, в бытность его губернатором Ковенской губернии, состоял в должности правителя канцелярии, был ему обязан добрым отношением ко мне и глубоко его уважал, то я категорически отказался от этого предложения, ставившего Граве в исключительно трудное положение по приисканию удобной для него квартиры, в особенности во время квартирного кризиса. Вместе с тем, у меня не было служебного кабинета и приемной и я, временно поместившись в департаменте, где ощущался вообще недостаток помещения, должен был стеснить и директора, и секретарскую директорскую часть.
