По замечанию исследователя, у Жуковского «сквозь облик реальной России всегда проступает идеал „Святой Руси“, а империя Николая I мыслится как важнейшая ступень на пути к этому идеалу» [Немзер 2001: 9]. В письмах 1840-х годов Жуковский подчеркивал, что Николай I остался единственным государем, сохранившим в революционное время священный ореол монарха. Именно высокий статус русского царя должен был, по его мысли, поставить Николая во главе миссии по освобождению храма Гроба Господня.
В письме к Константину Николаевичу Жуковский заметил: «.. наш высокоумный век задумал вычеркнуть святое слово Божие милостию из титула земной власти» [Жуковский 1878: VI, 378]. В письме к фон Шаку от 7 июля 1848 года поэт подчеркивал: «Слово: Божиею милостию имеет свой полный смысл в императорском титуле Николая 1-го» [Жуковский 1902: X, т]. Такую высокую характеристику русский монарх, по мысли автора, заслужил своим поведением в междуцарствие 1825 года. Поэт противопоставлял разрушительным европейским событиям 1848 года присягу Николая Павловича брату Константину, поступок, направленный на сохранение порядка и авторитета власти. Сомнительное с политической точки зрения поведение Николая в 1825 году, согласно логике Жуковского, подтвердило его монаршие права. Ситуация 1825 года, как и характер «великодушной» Венгерской кампании, послужила для поэта в 1849 году одним из аргументов для обоснования права России возглавить поход в Иерусалим.
Выбранный Жуковским для характеристики Николая I образ – «мироносный Годофред» – подчеркивал избранность, уникальность русского монарха в современном историческом контексте. Годофред – избранный Богом государь, которому архангел Гавриил передал божественный приказ – освободить Иерусалим от неверных. Годофред создает объединенное войско и ведет его руководством на Ближний Восток. Этот образ из поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим» актуализировался в русской литературе благодаря многим переводам. В 1828 году, когда началась Русско-турецкая война, появились переводы поэмы, выполненные С.Е. Раичем и А.Ф. Мерзляковым4.
Однако было бы ошибочно полагать, что Жуковский принял на себя роль архангела Гавриила из поэмы Тассо – вестника Божественного откровения, предназначенного русскому царю. Поэт иногда использует «провиденциальную» лексику, но источником его проектов было не религиозно-мистическое прозрение. Идея об освобождении храма Гроба Господня – результат размышлений о современном революционном времени и исторической роли государей.
В 1841 году Пруссия пыталась урегулировать ситуацию вокруг Иерусалимского храма и предложила пяти державам составить смешанный гарнизон для защиты святых мест. Идея, отклоненная тогда русским правительством, возродилась в проекте Жуковского. В начале января 1850 года он писал цесаревичу:
…ни один исключительно, а все вместе Европейские государи сделались бы только стражами этой святыни <…>. Вызов на такой святой союз принадлежит Русскому Царю, как представителю Православия [Письмо к цесаревичу: 339].
Поэт развил прусскую инициативу 1841 года с учетом новых политических обстоятельств. Роль «нового Годофреда» предназначена Николаю Павловичу, так как правители главных европейских государств дискредитировали себя. Фридрих-Вильгельм IV проявил в событиях 1848–1849 годов непозволительную слабость, о чем поэт постоянно напоминал русскому наследнику. Людовик-Наполеон стал императором, но русский царь отказался называть его mon frère. Юный Франц-Иосиф не смог справиться с венгерским восстанием. Граф Пальмерстон, глава английского правительства, вел непозволительную, с точки зрения Жуковского, политику, которую поэт осудил в письме к Паскевичу, переработанном в статью «О русской и английской политике». Николай I, по Жуковскому, остался единственным монархом, за которым, как за Годофредом, могут последовать иные правители.
Показательно, что поэт употребил по отношению к Годофреду-Николаю эпитет «мироносный», который в словаре Жуковского имел два значения: это – не только «приносящий мир», но и «достигающий его мирным путем». Проект, по-видимому, не подразумевал покорения и удаления мусульман из Святого града. Поэт настаивал на необходимости учитывать интересы всех сторон, в том числе турецкой: «.. сборное войско <…> могло бы быть в то же время и союзным султану» [Письмо к цесаревичу: 339].
Осуществление христианскими государями общего христианского дела по-христиански (мирно, без оружия) могло, по мысли Жуковского, послужить залогом будущего объединения разрозненных церквей:
… восстановление церкви в ея первоначальной чистоте и святости, восстановление не мечем, не притеснением, не ужасами нетерпимости, а великим примером чистой, самоотверженной, вселюбящей веры [Жуковский 1878: VI, 379].
Генезис этой идеи следует искать в ситуации, сложившейся вокруг храма Гроба Господня, когда давний вопрос о починке купола снова приобрел актуальность. Обратимся к безусловно известным поэту текстам русских путешественников.
В статье «Русские поклонники в Иерусалиме. Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году» («Северные цветы на 1826 год») Д.В. Дашков писал:
От самого разделения римской церкви с константинопольскою дух смирения и любви редко управлял их сношениями. <…> Когда прекратится вражда между христианами на Востоке, то первым залогом взаимной терпимости и мира будет равное их участие в служении сей святыне, почитаемой всеми исповеданиями [Дашков: 25,31].
Дашков, как и каждый посетивший храм Гроба Господня, отметил противостояние православных и католиков и предложил свой способ преодоления конфликта – взаимную толерантность. Дашков, в отличие от Жуковского 1840-х годов, избегает ответа на вопросы о времени и предпосылках достижения компромисса. Размышления о выходе из конфликта, о необходимости примирения греческого и римского духовенства под куполом храма Гроба Господня были лейтмотивами «паломнической» литературы. В книге «Путешествии ко Святым местам в 1830 году» (1832) А.Н. Муравьев передал свою беседу с неким арабом:
«Я христианин и католик; скажи мне, скоро ли придет Царь наш освободить святую землю? Мы все его; о да избавит он нас от ига языческого?» <… > Трогательно и лестно было слышать в диких ущелиях Иудеи сие простосердечное воззвание араба у царя русского, к сей единственной, вечной надежде Востока [Муравьев: 18].
Муравьев услышал в словах собеседника признание католиком права русского царя на освобождение Иерусалима – именно эта мысль стала главной в проекте Жуковского. Росло ожидание: русский царь проявит на Ближнем Востоке инициативу. Россия традиционно продолжала оказывать финансовую помощь греческой православной церкви, но вплоть до середины 1840-х годов Николай I не проявлял внимания к этому региону. Посетив в 1838 году Иерусалим, Муравьев представил императору доклад, где советовал «принять под свое особое покровительство Святые места» (цит. по: [Воробьева: 47]). Идея не была принята.
В 1841 году обер-прокурор Священного синода граф Н.А. Протасов предложил направить в Иерусалим представителей православной церкви. В 1843 году архимандрит Порфирий (Успенский) под видом паломника отправился на Святую землю. Ему было предписано избегать конфликтов, убеждать представителей греческой церкви передать русской церкви один из монастырей, но главное – изучить обстановку. Через несколько месяцев по возвращении, 11 февраля 1847 года, архимандрит Порфирий подал записку об учреждении русской миссии в Иерусалиме. Несмотря на скромность русской миссии, факт ее основания и прибытия на Святую землю 16 февраля 1848 года, в разгар европейской революции, имел важное значение – не только гуманитарное (оказание помощи русским паломникам), но и идеологическое. Политика, пусть осторожная, но направленная на утверждение России в Святом городе, требовала осмысления. Появление проекта Жуковского закономерно: чуткий и опытный идеолог «угадал» брезжущие умонастроения.
Обратимся к дневнику Вяземского, посетившего Святую землю весной 1850 года. Центральная тема его записей – осмысление конфликта между православным и католическим духовенством:
…при нынешнем разделении Божиих церквей и при человеческих страстях и раздорах, <…> владычество турков здесь нужно и спасительно. <…> Здешний паша, в случае столкновений, примиритель церквей. Именем и силой Магомета сохраняется если не любовь, то по крайней мере согласие и взаимная терпимость между чадами Христа [Вяземский: 706].
Вяземский не был согласен с Жуковским, считавшим, что политическое решение вопроса о статусе Иерусалима повлияет на объединение церквей. По его мнению, освобождению Святых мест должно предшествовать согласие между христианскими церквями, которое имело бы не поверхностный, а глубокий характер, ибо внешнее сосуществование могут обеспечить и турки:
