…при нынешнем разделении Божиих церквей и при человеческих страстях и раздорах, <…> владычество турков здесь нужно и спасительно. <…> Здешний паша, в случае столкновений, примиритель церквей. Именем и силой Магомета сохраняется если не любовь, то по крайней мере согласие и взаимная терпимость между чадами Христа [Вяземский: 706].
Вяземский не был согласен с Жуковским, считавшим, что политическое решение вопроса о статусе Иерусалима повлияет на объединение церквей. По его мнению, освобождению Святых мест должно предшествовать согласие между христианскими церквями, которое имело бы не поверхностный, а глубокий характер, ибо внешнее сосуществование могут обеспечить и турки:
Освобождение Гроба Спасителя из рук неверных – прекрасная, благочестивая мечта, но на месте убеждаешься, что она не только несбыточна, но и нежелательна – разумеется, до поры и до времени, а эта пора – тайна Бога. Сюда также относится, хотя и косвенно и частно, вопрос о владычестве турков в Царьграде; и изгнанию их из Царьграда пора еще не наступила [Вяземский: 706].
Обратим внимание на то, как совершенно по-разному отвечали друзья на вопрос о роли государей. Вяземский не допускает вмешательства монархов, в том числе Николая I, в решение ближневосточной проблемы, которую мыслит не политической, но исключительно духовной. Поэтому предпосылки освобождения храма Гроба Господня должно создать духовенство. Вяземский смотрит на монарха в большей степени как на секуляризованного правителя, который на заключительном этапе с помощью силы осуществит общую идею – освободит Иерусалим.
Для Жуковского истинный государь (Николай Павлович) имеет божественный ореол, что обуславливает его духовную силу и превосходство над другими правителями. Такой монарх – хранитель христианских ценностей – и должен дать толчок Европе для нравственного пробуждения, невозможного без возрождения единой христианской церкви. Залогом объединения служит мирное возвращение Святых мест. Спасение Европы понимается как спасение христианства – в этом, по мысли Жуковского, состоит миссия истинного монарха в конце 1840-х годов.
Примечания
1 Ф. Булгарин констатировал: «…все, даже недовольные, хвалят Государя, что назвал сына Константином и нарек Цесаревича крестным отцом» [Видок: 208].
2 11 марта 1845 года Смирнова-Россет записала в дневнике: «К<онстантин> Николаевич помешался на Константинополе, пишет по-турецки, рисует виды К<онстантинополя>; только и разговору, что про путешествие, которое совершится летом. Он точно умен, и ум его живой и деятельный, но беда, если эту деятельность обратят на мелкие интересы. Если он из этой атмосферы не выйдет, плохо будет» [Смирнова-Россет 1989: и]. Позднее она прибавила: «К<онстантин> Николаевич при мне говорил, что после Олега он первый из князей королевской крови русской подъедет к Константинополю. Спрашивал меня, что мне оттуда привезти.
Я сказала: „Возьмите город". Он положил палец ко рту и вполголоса сказал: „Он будет, будет наш – уж этого не миновать‘» [Там же: 17]. Согласно официальным декларациям Николая I, Россия не имела планов захватить Константинополь. Вместе с тем ажиотаж Константина Николаевича ставит перед исследователем вопрос, требующий опровержения или доказательства: не существовало ли какого-либо тайного «греческого» проекта, касающегося судьбы брата цесаревича?
3 Представление Жуковского о мирной войне, вероятно, восходило к русской одической традиции. Напомним «Оду на торжественный праздник тезоименитства Ее Величества сентября 5 дня 1759 года и на преславные Ее победы, одержанные над королем Прусским нынешнего 1759 года…» Ломоносова: «Чтоб миром свергла ты коварство; / <…>/ Не слышат гибельного стона, / Не видят пламенной зари, / Дивятся и в войне покою / <…>/ Восходит выше тишиной» [Ломоносов:
150-152]. Литературная память во многом предопределяла ход размышлений Жуковского о современной истории.
4 22 января 1828 года Мерзляков, отсылая Жуковскому первую часть своего труда, обратился к нему с просьбой о содействии в публикации полного перевода поэмы Тассо.
Литература
Бенкендорф / Бенкендорф А.Х. О России в 1827–1830 годы. (Окончание) // Красный архив. 1930. Т. 1.
Видок / Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III Отделение. М., 1998.
Винницкий / Виницкий И. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А. Жуковского. М., 2006.
Воробьева / Воробьева И.А. Русские миссии в Святой земле в 1847–1917 годах. М., 2001.
Вяземский / Вяземский П. А. Старая записная книжка. М., 2003.
Дашков / Дашков Д.В. Русские поклонники в Иерусалиме. Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году// Святые места вблизи и издали: Путевые заметки русских писателей I половины XIX века. М., 1995.
Геллер / Геллер М. История Российской империи: В 3 т. М., 1997. Т. 3.
Жуковский 1878 / Жуковский В.А. Собр. соч.: В 6 т. / Под ред. П.А. Ефремова. СПб., 1878.
Жуковский 1902 / Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. / Под ред. А.С. Архангельского. СПб., 1902.
Жуковский 1959–1960 / Жуковский В.А.
Собр. соч.: В 4 т. / Под ред. И.М. Семенко. М.; Л. 1959–1960.
Кучерская / Кучерская М. Константин Павлович. М., 2005.
Лобанов / Лобанов В.В. Библиотека В.А. Жуковского (описание). Томск, 1981.
Ломоносов / Ломоносов М.В. Избранные произведения. Л., 1986.
Муравьев / Муравьев А. Путешествие ко Святым местам в 1830 году. М., 1999.
Немзер 2001 / Немзер А. Небесное и земное // Жуковский В.А. Проза поэта. М., 2001.
Письма Константина Николаевича / и писем великого князя Константина Николаевича к В.А. Жуковскому 1841–1850 годов // ГАРФ. Ф. 722. On. 1. № 663.
Письмо к Константину Николаевичу / Жуковский В.А. Письма к Константину Николаевичу // Русский архив. 1867. № il.
Письмо к цесаревичу / Жуковский В.А. Письмо к цесаревичу // Русский архив. 1885. Кн. 2. № 7.
Смирнова-Россет / Смирнова-Россет А.О.
Дневник. Воспоминания. М., 1989. Странствующий жид / Жуковский В.А.
Странствующий Жид / По рукописи поэта. СПб., 1885.
Леа Пильд
О композиции «Стихотворений» А.А. Фета
Фет и Гейне
Исследователи Фета уделяли мало внимания композиции книги «Стихотворения» (1850). Традиционно считается, что поэт при построении сборника, требующем рационального подхода, проявил некомпетентность. Меж тем композиция ряда разделов «Стихотворений» хорошо продумана. Отдельные стихотворения большей части разделов пронумерованы арабскими цифрами; разделы же «Снега», «Гадания», «Вечера и ночи», «К Офелии», «Сонеты» (а также мини-цикл «Хандра» в составе «Разных стихотворений») – римскими. Различие систем нумерации указывает, что в первом случае тексты связаны между собой не очень жестко, а во втором подразумевается спаянность компонентов раздела, здесь близкого к тому, что будет позднее называться поэтическим циклом. В редактированном Тургеневым издании 1856 года арабская нумерация была снята, и все стихотворения, независимо от разделов, встали под римскими цифрами1: редактор отказался от представленного в первом издании противопоставления «свободной» и более структурированной композиции разделов.
Каким было участие Фета в формировании разделов «Стихотворений», неизвестно. О своих дебютных публикациях (начало 1840-х годов) Фет писал: «Все размещение стихотворений по отделам с отличительными прозваниями производилось трудами Григорьева»2. Однако Аполлон Григорьев, завершая обстоятельную рецензию на сборник 1850 года, замечал: «Мы рассмотрели книгу молодого поэта по отделам, на которые он сам разделил свои стихотворения». Хотя здесь прямо не говорится о формировании разделов, все-таки можно с известной долей уверенности утверждать, что автор книги имел отношение к ее композиции3.
Рассмотрим разделы «Вечера и ночи» и «Снега». Первый был чрезвычайно высоко оценен прижизненной критикой, второй тоже удостоился похвалы современников. Последовательность стихотворений этих частей книги Тургеневым почти не менялась – в отличие от полностью изъятых из издания 1856 года «Сонетов» и существенно сокращенного (из семи стихотворений было оставлено три) раздела «К Офелии».
Раздел «Вечера и ночи» в первом издании состоял из 15 текстов. Ап. Григорьев и В.П. Боткин указывали на близость «Вечеров и ночей» (и большей части стихотворений Фета) поэзии Гете4; затем, уже в XX веке, В.М. Жирмунский и Б.Я. Бухштаб указали на «Римские элегии» Гете как источник фетовских стихотворений5. Основное настроение этого раздела, по мнению критиков и исследователей, – светлое и классически ясное6.
Большинство стихотворений раздела действительно написано по следам Гете элегическим дистихом. К Гете и традиции античной поэзии отсылает и образно-мотивный ряд, связанный с темой счастливой земной любви. Тем не менее соотношения текстов позволяют говорить и о совершенно ином «следе», по тональности в ряде случаев прямо противоположном «классике» Гете. Двойственно по настроению уже первое стихотворение «Право, от полной души я благодарен соседу…» (1842). Персонажи лишены возможности быть вместе в открытом пространстве: герой смотрит в сад через окно, соседка, в которую он влюблен, гуляет за «ревнивым забором», а соловей поет в клетке: «Славная вещь – под окном в клетке держать соловья… / Грустно в неволе певцу, но чары сильны у природы! / Только прощальным огнем озлатятся кресты на церквах /Ив расцветающий сад за высоким, ревнивым забором / Вечера свежесть вдыхать выйдет соседка одна…» Очевидно, что эти строки, отсылающие к лермонтовской «Соседке», противоречат последующим парадоксальным рассуждениям: «Впрочем, зачем мне роптать на высокий забор? В эту щель / Может быть, лучше она мне кажется. Труд наслажденья / Цену ему самому удвояет..»7 Отметим: процитированные строки в издании 1856 года были заменены.
