Здесь написал Авель другую книгу, подобную первой, но еще важнее. Книгу эту он показал игумену отцу Назарию.
Прочтя книгу, игумен показал ее своему казначею и прочей братии, и сотвориша совет послать ту книгу в Петербург митрополиту.
Митрополит же, видя в ней написано тайная и безвестная и ничто же ему понятно, скоро ту книгу послал в секретную палату, где совершаются важные секреты и государственные дукаменты.
Начальник палаты доложил генералу, который управляет весь Сенат.
Генерал доложил императору Павлу.
Император, вычитав в той книге про самого себя, переменил милость на гнев и приказал заключить отца Авеля в Петропавловскую крепость.
А случилось то, что прорицатель Авель в своей книге предсказал скорую смерть императора. И опять удачно! А потому пришлось ему посидеть в крепости, как и в первый раз, десять месяцев и десять дней. Когда же, волей Божией и рук человеческих пособием, исполнилось пророчество отца Авеля — новый император Александр освободил Авеля, послав его сначала в Соловецкий монастырь, а там и выпустив на полную свободу.
* * *
Каковую свободу получив, написал Авель третью книгу, мудрую-премудрую, страшную-престрашную. Нужно ли прибавлять, что с нею приключилась прежняя история, окончившаяся для Авеля серьезнее. Когда та книга дошла до императора Александра и когда он в ней прочитал, что через десять лет будет город Москва взят неприятелем, — приказано было абие заключить монаха Авеля в Соловецкий монастырь, под присмотр строжайший, пока сбудутся его пророчества.
И сидел Авель в соловецкой тюрьме десять лет и десять месяцев. Десять раз был под смертью, сто раз приходил в отчаяние, тысячу раз находился в непрестанных подвигах, а прочих искусов было отцу Авелю число многочисленное и число бесчисленное, пока, наконец, не пришел на Москву Наполеон, да исполнится Авелево великое предсказание.
И когда Москва была взята Наполеоном, вспомнил царь об Авеле и приказал князю Голицыну:
«Монаха отца Авеля выключить из числа колодников и включить в число монахов на всю полную свободу».
И не только приказано было дать отцу Авелю на прогон денег, но и был он приглашен в Петербург, если жив и здоров и если ехать хочет.
Тут начинается бродяжничество отца Авеля и привольная его жизнь по богатым барам и богобоязненным покровителям. Писательства он не оставил, как не оставил и намерения воцариться на веки веков под именем Дадамея. Пока же ел сладко, одевался в хорошие сукна, обедал у знатных людей, сколачивал и капиталец. Одного больше не хотел делать: предсказаний, хотя бы и верных. И на просьбу о пророчествах своей приятельницы графини Прасковьи Андреевны Потемкиной отписал ей однажды отец Авель:
«Согласился я ныне лучше ничего не знать, да быти на воле, а нежели знать, да быть в тюрьмах да под неволию. Видяте, Прасковья Андреевна, каково наше пророчество или прозорливство, — в тюрьмах ли лучше были или на воле, размысли убо. Писано есть: будите мудры, яко змии, и чисты, яко голуби; то есть: буди мудр, да больше молчи».
И вообще к концу своей земной жизни отец Авель больше всего писал письма к благодетельнице. То ему понадобилось триста рублев, то триста на себя да триста на милостыню неимущим, то шленского сукна на рясу и на подрясник по семи рублей аршин, «и за вся данные мне воздаст вам Господь Бог, что он сам восхощет». Потом идет речь уже о лошадке для странствий: «Пеший я не могу ходить, понеже много вещей надавали мне и ноги болят». Потом ему нужно пятьсот рублей, потом две тысячи и триста и шестьдесят рублей, «и тогда к вам поеду и все вам тайное и сокровенное возвещу».
И хотя мудрый, как змий, предпочтительно молчал, — но не сдержался при новой смене царствования и открыл уста свои для пророчества. Что он изрек — мы не знаем. Но известно, что изреченное им не понравилось императору Николаю Павловичу, который и приказал заточить Авеля в Спасо-Евфимьев монастырь.
И видно, на этот раз либо ошибся прорицатель Авель, либо не рассчитал годов: пережить и это царствование ему не удалось. Ждал в монастырском заключении пятнадцать лет — и, наконец, сам преставился, в последний раз подтвердив точность своих предсказаний, восьмидесяти трех лет с небольшим от роду.
И, таким образом, есть все основания надеяться, что в скором времени начнется предсказанное им тысячелетие его собственного царствования на земле, вся творяху по совести. Нам же, наскучавшимся при разных режимах, было бы чрезвычайно желательно отдохнуть наконец под длительным и мирным управлением во святых отца нашего Авеля-Дадамея.
ОПЫТ ДОКТОРА ПАРПУРА
На весь город знаменитый штаб-хирург Парпур стоит перед довольно толстой женщиной Анной Саввишной, которую он сейчас будет магнетизировать.
Дело новое и малоисследованное, так что и сам Парпур тревожится, и женщина дрожит, и окружающим жутко.
Вот Парпур поднял руки, — а пальцы у него дли-инные, — и протянул их к макушке головы оной рыхлой женщины.
Вот он, Парпур, вытаращил зенки и ими, как острыми палочками, вонзился Анне Саввишне в середку переносья. Вокруг стоят любопытствующие зрители в горячем поту, у всякого человека под черепом бегут ниточками шершавые мурашики.
И тут раздался крик нечеловеческий, женщина забилась, затерзалась, случилась с нею ужасная тошнота, одной рукой утирается, другой рукой отбивается, ногами лихо топочет — ужас что такое происходит! Все, конечно, от страха трясутся, никто помогать не смеет, и кому помогать, неизвестно, то ли Анне Саввишне, то ли штаб-хирургу, который, руки вытянув, так и замер, не знает, что ему делать дальше с сей натуральной сомнамбулисткой.
Кончилось, к счастью, благополучно, женщина оправилась, умылась, доктор тоже отдышался. Таков был первый эксперимент магнетического лечения, особенно если прибавить, что происходило это на заре прошлого века в городе Кромах Орловской губернии.
Тут мы делаем перерыв для некоторых пояснительных рассуждений в прямых интересах, несомненно, взволнованного читателя.
* * *
В наше время совсем не стало чудес. Вернее — чудеса делаются, но как-то неинтересно, промышленно и казенно. Тот же гипнотизм, например, о первых опытах которого дальше рассказывается, ныне лишен всякой таинственности. Просто приходят к доктору, обыкновенному, сероглазому (прежде глаз требовался черный, с красным отливом), он посадит в кресло, надавит на темечко и скажет: «Спите, пожалуйста!» — и пациент немедленно засыпает, потому что деньги все равно плачены вперед, а в приемной ждут очереди другие больные, — долго раздумывать не приходится. Затем доктор говорит обыкновенным голосом: «Не пейте!» — или там: «Не извольте курить папирос!» — шлепнет легонько по щеке, разбудит и вызовет следующего. А этот идет домой и по возможности хоть в будни воздерживается от вина или там начинает курить папиросы подешевле, чем и окупается самое лечение.
А между тем помню, например, случай из детства. Мы с Васей были одноклассниками и занимались гипнотизмом, усыпляли друг друга, но безуспешно, потому что каждый старался усыпить другого, а сам засыпать не хотел. Решили попробовать на постороннем человеке, незаинтересованном — на солдате, денщике Васиного отца. Посадили его на стул, Вася стал против него, страшно выпучил глаза и говорит ему: «Спи!» Тот зевать зевает, а не спит. Долго возились, пока не пришел Васин отец, полковник, и не застал нас за этим занятием. «В чем дело?» Мы объяснили. «Ну и что же, не спит?» — «Нет». Тут полковник взял денщика за плечо, пригнул к стулу и говорит: «Ты что же, сукин сын, не спишь, когда тебе приказывают? В морду захотел? Спи, да не смей храпеть!»
И — готово: солдат заснул. Насилу мы его потом разбудили.
Во всем этом было много прекрасной тайны, чудесного, необъяснимого!
Естественно, что в былые дни, больше века тому назад, немногочисленных просвещенных людей русской провинции волновали слухи о чудесах магнетизма, месмеризма, сомнамбулизма и спиритизма, — тогда это, более или менее, валили все в кучу.
В неизданных бумагах Андрея Болотова, известного графомана, впрочем — почтенного современника восьми российских императоров (1738–1833), найдено несколько тщательно скопированных им описаний «експериментов в городе Кромах»; попытаемся создать из этих отрывочных описаний более или менее связный рассказ о самом показательном опыте штаб-хирурга Парпура, возможно сохраняя стиль подлинника.
* * *
…Тут, почтеннейшие читатели, не в том спрос, кто верит ли или не верит, а явление вполне научное. Ибо что есть животный магнетизм? Не иное как присутствие чрезвычайно тонкой жидкости, подобной елетричеству. Сия жидкость, являясь жидкостью нервов, ими управляющей, может быть выпускаема сама из себя и попадать в тело постороннего человека. Для последнего необходимо, чтобы выпускающий превосходил выпускаемого как духовной, так, в особенности, и физической силой.
