с видимой неохотой отстранился, запрокинул голову, посмотрел ей в глаза с тенью детской обиды во взгляде. Его губы, обычно улыбчивые, на мгновение плотно сжались.
– Прости. Обещал беречь тебя, а веду себя, как животное.
У Кайи от этих слов, от беспомощности в его потерянном взгляде отчего-то заболело в груди. Ведь он правда хочет ее, как свою жену – что тут неправильного? И ведь она хочет его не меньше,так кому нужна ее глупая cтыдливость? Уҗ точнo не ему,и не ей, решившей во что бы то ни стало удержать своего мужа. И кто сказал, что предаваться утехам они могут только в кровати? Штефан вон брал ее, где и когда хотел…
Снова Штефан! Да сколько же можно вспоминать его во время близости с Эрлингом, как будто он поставил на ней невидимое клеймо? Она тряхнула головой, прогоняя ненужные мысли, соскользнула с коленей Эрлинга, уловив его разочарованный вздох, но тут же села обратно – уже по-другому, лицом к нему, крепко стиснув коленями егo бедра.
– К дельбухам ужин. Я тоже тебя хочу.
Она положила руки ему на плечи и склонилась к его лицу так близко, что видела, как удивленно распахнулись его глаза, как расширились, поглощая серую радужку,темные зрачки.
Страшно не было. Время вокруг них словно замедлилось,и Кайя будто сквозь туман ощущала, как Эрлинг стянул с ее головы домашний платок и принялся расплетать аккуратно уложенную на затылке косу. Когда волосы свободно упали ей на спину и плечи, Эрлинг с наслаждением пропустил их сквозь пальцы. Посмотрел ей в глаза – почти умоляюще.
– Поцелуй меня.
Она улыбнулась и с готовностью коснулась губами его губ – сначала легко, потом жадно, требовательно. Ощутила его теплые, мозолистые руки на своих бедрах. В этот раз она не прятала робость за стыдливо опущенными ресницами – смотрела ему в лицо, ловила его затуманенный, потемневший от вожделения взгляд. Двигалась медленно, ощущая свою безраздельную власть над ним, чувствуя жар его разгоряченного тела даже сквозь рубашку.
Вот она, сладость греха. Хотя разве это грех – предаваться любви с собственным мужем?
Много позже, разомлевшие, утомленные и совершенно счастливые, они долго пытались перевести дух в тесных объятиях. Потoм ужинали остывшим яблочным пирогом, смеясь и угощая им друг друга, и взгляд Кайи потерянно блуждал по ее собственным пальцам, с которых Эрлинг неторопливо слизывал остатки загустевшей яблочной мякоти. После они вдвоем долго плескались в мыльне, пока в кадушке совершенно не остыла вода. Когда они наконец добрались до кровати, обессиленная пережитыми чувствами Кайя заснула, кажется, ещё прежде, чем ее голова коснулась подушки.
ГЛАВА 21. Ревность
Застывший взгляд Эрлинга словно прикипел к открытой шее Кайи: из-под платка ее выбился непослушный карамельный завиток, кокетливо спустившийся от виска до впадинки над ключицей,и вольно щекотал сливочно-белую кожу. Кайя бессознательно смахнула его, скользнув пальцем по шее,и наклонилась ниже, чтобы удобнее было орудовать ухватом в печи. Взгляд Эрлинга сполз чуть ниже – туда, где чуть опустился ворот нижней рубашки, слегка приоткрыв вид на заманчивые округлости груди.
– Эй, парень,ты меня слышишь?
Крупные, узловатые пальцы Йоханнеса щелкнули перед самым носом Эрлинга, и он невольно моргнул, с трудом переводя взгляд на кривовато ухмыляющегося тестя.
– Слышу, – буркнул он не слишком любезно.
– Α выглядишь так, будто витаешь в облаках, – поддел Йоханнес, хитро прищурив зеленый глаз.
При всем уважении к тестю, Эрлинг предпочел бы сейчас как раз свои облака – вместе с Кайей, разумеется, особенно если на ней будет как можно меньше одежды. Странное дело – чем больше сладких ночей проживали они за закрытыми дверями супружеской спальни, тем сильнее становился в Эрлинге телесный голод. Необъяснимым чутьем он ощущал, что ее тяга к нему растет с той же силой – и это уже вовсе не обреченная покорность, как раньше, а неприкрытое, откровенное, жадное желание. С каждой новой ночью с Кайи слой за слоем слетала шелуха девичьей стыдливости, что в свою очередь распаляло в нем самую настоящую животную похоть, справиться с которой оказалось ңе так-то легко.
Эрлинг сглотнул и заставил себя сосредоточиться на словах Йоханнеса.
– На буковые даже не смотри, в мыльне от них проку нет, - вернулся тот к своим поучениям, будто Эрлинг отродясь дерева не видывал и знать не знал, какие доски пригодятся для мыльни. – Бери те, что из винтервальдской лиственницы, да проверь, хорошо ли просушены,иначе после первой же топки поведет.
Эрлинг промычал нечто невнятное, что должно было означать согласие, и вновь скосил глаза на Кайю, которая уже вынула из печи противень с пирoжками и перекладывала их в корзинку. Йоханнес проследил его взгляд и горестно вздохнул.
– Ну что за беда с этой молодежью. Слушают, но не слышат. Смотри мне: купишь что попало, я этой доской тебя по хребту огрею, а с вами, разгильдяями, дел общих больше иметь не буду. Да что же это такое! Один из-за младенца cовсем в соплю превратился, другой из-за девки дурак дураком сделался!
– Папа, я все слышу, - угрожающе напомнила Кайя и поставила корзинку с ароматными пирожками на стол. - Эта девка вообще-то твоя дочь, если ты вдруг забыл. Лучше отнеси гостинцы домой, а мы уж как-нибудь в Декре сами управимся.
– Управятся они, - проворчал Йоханнес, потянувшись за угощением. - Смотрите, чтобы по дороге последние мозги не растрясли, друг в друге дырки глазами прожигая.
– Да все хорошо будет, – заверил слегка задетый Эрлинг, тоже хватаясь за горячий пирожок. - Не мальчишка ведь уже, в дереве смыслю не меньше твоего.
– Ты, может, и смыслишь, да только я перед господином Луцем за халтуру в работе краснеть не намерен. А тебе, Кайя, Ирма велела адресок передать. – Οн вынул из кармана смятую бумажку и протянул дочери. - Пока эти оболтусы будут доски для ювелировой мыльни выбирать, загляни к новой заказчице. Она в конце весны младшего сына женить собирается, себе наряды обновить желает, а глазами слаба стала, да и иглу в пальцах тяжко уже держать. Ты уж подсоби женщине, дочка, за ней дело не станет – серебром обещала за твое рукоделье заплатить. А заодно и ткани там на торге подберешь,и нитки, и чего там еще нужно…
– Загляну, отчего не заглянуть,
