Короче, в 1831 году газету вовсе прихлопнули. Наша «Литгазета» возникла в 1929 году как орган правления СП СССР.
«Свобода»: 95 лет Хемингуэю. Оказывается, что у Хемингуэя нет идей, а есть только мир чувственных вещей; жизнь общества его интересует меньше функций организма. В шестидесятые годы в Россию вместе с Хемингуэем пришло торжество бытия и предельная грубость. Он учил конкретности, призывая выкидывать прилагательные. И вообще, он не американский писатель, ибо вечно жил на Кубе и воспевал корриду, а не автогонки. Он воспевал пьяных, потому что пьяные снимают с себя ответственность перед обществом. Он шестидесятникам привил культ дружеской пирушки-выпивки. Пьянство всегда имеет под собой трагический подтекст. Именно из него родился Владимир Высоцкий. Очень интересное объяснение необходимости нашего молчания и в те и в разные другие годы: чтобы сказать о правде, надо о ней молчать — это и есть знаменитый хемингуэевский подтекст. Еще оказывается, что любовь к рискованным предприятиям-путешествиям вложил в нас тоже Хемингуэй. Очень много здесь, мне кажется, точного. Одновременно не могу не заметить, что американцы не могут не переносить свою ненависть к Кастро и Кубе на беднягу охотника за огромными рыбами.
Наедине с истиной быть так же тяжко, как одинокому отставшему бегуну на марафонской дистанции. Дружба нужна. Любовь.
Я часто сам себя цитирую. А почему бы нет. Все, что пишем, — это же самоцитаты.
Социалистический реализм — это такой критический реализм, который любит свои критикуемые мерзости и недостатки. И я люблю свои.
Любая семейная хроника — самой ординарной, серенькой семейки в самом заурядном закутке страны дает материал, который интереснее и неожиданнее любой придуманности, но до какой грани этот материал можно выворачивать на всеобщее обозрение?
Ругают мемуары за то, что все они пишутся для самооправдания. А что здесь плохого? Когда ты уже устал, ты уходишь в то плавание, труднее, страшнее и неожиданнее которого ничего на свете нет. Закрытыми глазами покойника, сквозь пятаки, лежащие на послушных веках, ты глядишь на жизнь. И на прошлую, и на настоящую. И видишь, сколь несправедливы были самые близкие тебе люди, самые любящие тебя. И видишь, сколь много оправданий для своих плохих поступков или неполучившихся рассказов мог бы привести. А те, другие, которые уже ушли, могли бы — коли захотели и умели — объяснить тебе причины своих непониманий и ошибок. Но не объяснили, и ты теряешься в догадках. И додумываешь за них. А разве это возможно?
Потому пиши, пока палец тычет в клавиши машины, себе индульгенцию. Это куда труднее, нежели купить ее ценой некролога в вечерней газетке.
Искать подлинные, истинные причины своего дурного — значит для начала рассказать о своем дурном. Вот и валяй.
Не в письме к приятелю сообщи о том, что с Божьей помощью полюбил Керн, а при жизни на весь свет скажи. И объясни, что кабы она не разрешила полюбить себя, то стихов бы не написалось. Ибо пока семя поэта не пролилось в чрево красавицы, все в душе его было иным. Тут презренная материя неразрывно переплеталась с духом…
Формулу самовнушения надо применять не ожидая результата, а веря в него.
«Смех замедляет реакцию оседания эритроцитов — РОЭ, то есть способствует затиханию воспалительных процессов». Во! Смеяться надо, братцы мои ненаглядные. Увы, с возрастом юмор куда-то исчезает… Интересно, что на Руси все еще довольно заметны патриархальные следы в отношениях возрастных групп. На Западе старость не так охранена возрастом. На Западе же преобладает должностное отношение. Плюс отношение «по заслугам», по человеческому качеству. А у нас возраст все еще способен их заменить.
Читательский мозг так устроен, что вроде бы и в высочайшей поэзии существует какая-то гонка, какая-то необходимость кого-то на какое-то место ставить. Боже мой, это же не гонки и не ипподром. Каждый из них есть то необходимое, без чего существовать нормальный русский не может.
Вопрос заключается в нежелании узнать степень литературной образованности современника, а желание узнать, насколько он способен к искренности.
«О поколениях». О симбиозе и перетекании одного в другое. Фронтовики и мы. Сейчас я приравнен к воинам ВОВ. Астафьев… Чушь собачья эти поколения. Литературоведам так удобнее. Приводят к виду, удобному для логарифмирования. Куда деть Сергея Довлатова? А Виталия Семина?
Про Александра Петровича Межирова можно бы сказать: детский сатанизм-демонизм в поэзии. Я очень люблю его поэзию и знал его довольно близко. Восхищался его игроцкими качествами — и карты, и бильярд, и рисковая езда на авто, и увлечение цирком… Н-да — доездился: попал в какую-то историю с наездом на человека. Это при том, что никогда не видел его пьяным, даже заметно выпившим… Помню, едем куда-то с ним, и начал декламировать я запретные тогда стихи:
Мы под Пулковом скопом стоим…По своим артиллерия лупит…Лес не рубят, а щепки летят…
Александр Петрович спрашивает:
— А чьи стихи-то?
Я говорю, что, кажется, Галича.
Он улыбается — смеющимся-то я давно его не помню.
— Нет, — говорит, — мои.
Шоферил на Ладоге, по Дороге жизни. А меня по ней из блокады вывозили. Для меня солдаты Ленфронта — святые люди. И это без красных слов…
Теперь живет в США. Неисповедимы пути Господни.
Величайшие русские гении, вполне способные и в полную одиночку принять решение, все-таки посылали друг другу свои рукописи (даже находясь в сложных, антипатичных отношениях) — читатель, художественная истина дороже самолюбий! И переделывали по совету коллег концы романов, прописывали целые сквозные линии, уточняли характеры, обсуждали каждое слово. У нас такого я давным-давно не наблюдаю.
«…Чувство ответственности в каком-то смысле весьма вредно, ибо оно убивает непосредственность, делает нас такими сознательными, такими рациональными и уверенными в целесообразности своей работы, что пропадает спонтанность — главное качество творческого темперамента» (Феллини. «Делать фильм»).
Среди самокритических замечаний писателей ни разу не встречал: «У меня язык слабоват». Встречал: «Диалоги не умею», «Я не сюжетчик», «Да, пейзаж мне не удается», «Я только на сюжете и выезжаю»…
Нынешние критики никак не поймут, что они сами, если упорно претендуют на звание писателей, должны копаться не только в литературе, но и в жизни. Должны искать в ней типов и типические обстоятельства. И совать меня в эти типы и типические для современной жизни обстоятельства носом. Во всяком случае, в первую очередь они должны изучать жизнь, а потом литературу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
