Тем временем римская армия, как в свое время заметил знаменитый эпирский полководец Пирр – кстати, то ли троюродный, то ли четвероюродный (?) брат самого Александра Македонского (!) – все больше и больше напоминала Лернейскую гидру, у которой на месте одной отрубленной головы тут же вырастали две новые. С отчаянным упорством римляне снаряжали все новые и новые легионы. Сенат, чтобы выйти из затруднительного положения, принял несколько жестких законов: у граждан выкупали рабов и призывали их в армию, провели строгую перепись населения и максимально увеличили набор воинов.
…Впрочем, из-за больших текущих потерь не все было у Рима гладко с призывом новобранцев. Молодежи не хватало! Пришлось «зачищать» сельские районы и «забривать в армию» каждого годного к ношению оружия из числа свободнорожденных, даже если он не достиг установленного призывного возраста. Так было, так есть, и так будет во все времена и у всех народов, если, конечно, они готовы воевать до последнего солдата или, как принято говорить – до победного конца…
В результате ряда энергичных мер уже через год под боевыми знаменами оказалось сначала 18, потом 23 и, наконец, 25 легионов – всего более 100 тысяч человек! Таких сил у Ганнибала никогда не было и не могло быть! Но, даже имея столь впечатляющее численное превосходство, римляне вернулись после катастрофы под Каннами к крайне осмотрительной стратегии Кунктатора: осторожно наблюдать за перемещениями противника, избегая открытых сражений.
В Риме наконец осознали, почему его полководцы постоянно оказывались в крайне невыгодном по отношению к врагу положении. Ганнибал мог строить свою стратегию на долгие годы вперед, зная, что его никто не сместит, тогда как римские главнокомандующие едва успевали завершить подготовку той или иной кампании, как им приходилось уступать свое место следующему консулу. Учитывая всю катастрофичность положения, в Риме решились на беспрецедентный шаг: начали избирать на должности консулов одних и тех же известных своей осторожностью и военными знаниями лиц, не обращая внимания на ограниченное конституцией время их правления.
Правда, не всегда это происходило в рамках закона, но царило военное лихолетье, и на некоторые «шероховатости» в Риме заведомо «закрывали глаза».
Поначалу предпочтение отдавалось хитроумному «специалисту» по «игре в кошки-мышки» с коварным пунийцем патрицию Фабию Максиму Кунктатору и его антиподу, победителю инсубров, консулу 222 г. до н. э. решительному и отнюдь небесталанному представителю простонародья Марку Клавдию Марцеллу (271–208 гг. до н. э.). Нам доподлинно неизвестно, каковы были взаимоотношения между ними, тем более что первый был аристократом, а второй – плебеем. Но, судя по всему, несмотря на полную противоположность в стиле командования (первый отличался предельной осторожностью, а второй — исключительной дерзостью), они прекрасно дополняли друг друга и умело координировали свои действия, когда это требовалось.
Если осторожный стратег-аристократ Квинт Фабий сыграл роль «щита» Италии, то бесстрашный рубака-плебей Марцелл заслужил гордое прозвище – «меч» Италии!
…Между прочим, Марцелл в молодости сражался на Сицилии во время Первой Пунической войны и не только был хорошо знаком с вражескими методами ведения войны, но слыл отчаянным смельчаком. Не раз его героизм оценивался по достоинству: так, у него имелась одна из высших военных наград Римской республики – дубовый венок за спасение римского гражданина, правда… своего двоюродного (приемного?) брата Отацилия в боях за Сицилию. Его воинственный пыл нередко приводил к тому, что Марцелл воевал не просто агрессивно, а безрассудно храбро. Так, в частности, в войне 222 г. до н. э. с инсубрами именно он, действуя излишне рискованно, под Ацеррами убил в поединке вражеского предводителя Вертомара, что по римским понятиям той поры приравнивалось к подвигу, удостаивавшему героя к особо престижной награде: повесить вражеский доспех на обтесанный молодой дуб на Капитолии…
Затем настанет черед других полководцев, хоть и не выдающихся, но свое смертельное ремесло знавших крепко. Они методично придерживались ранее выбранной стратегии планомерного вытеснения Одноглазого Пунийца на юг Италии, где он будет отрезан от людских ресурсов италийцев и продуктовой базы богатых и плодородных срединных районов Апеннинского п-ва, в частности Этрурии – единственной из плодородных областей, не видевшей сражений. Именно такой подход римлян к войне не позволял Ганнибалу и вести боевые действия, и одновременно защищать перешедшие на его сторону города Апулии, Лукании и Кампании. Более того, большинство государств, переметнувшихся на сторону пунов, не горело желанием отпускать своих воинов в дальние походы по Италии, опасаясь мести со стороны римлян.
Теперь Рим не стремился выставлять против 60—70-тысячного войска пунов (именно столько сил полагают у Ганнибала в ту пору некоторые историки, что, впрочем, вызывает резонные сомнения) одну большую армию, как это случилось под Каннами. Ему противостояло несколько (от 4 до 6) мобильных армий, действовавших независимо друг от друга и оказывавших друг другу помощь. Избегая решающего сражения, римляне постоянно нарушали линии снабжения Ганнибала и нападали на города его италийских союзников. Его воины не могли нести с собой большие запасы продовольствия, особенно действуя в гористой местности, все чаще ему приходилось выбирать маршруты, где он мог идти областями, в которых можно было найти продовольствие и пристойные зимние квартиры для своей медленно, но верно уменьшавшейся армии. Становясь меньше, она сокращала радиус своих боевых действий. Такая тактика отчасти напоминала «травлю могучего медведя сворой опытных гончих псов».
Постепенно римляне научились изматывать войско Ганнибала и одолевать его в бою.
Первым успеха добился угрюмый вояка до мозга костей Марцелл. Еще не утихло эхо Каннской катастрофы, как осенью 216 г. до н. э. он показал такую невероятную стойкость и энергию в обороне стратегически очень важной Нолы, что принудил пунийца к отступлению, нанеся ему серьезный ущерб. Правда, преследовать Ганнибала он не мог, поскольку его собственная армия сама несла большие потери.
…Кстати сказать, Ганнибал по достоинству оценил воинский талант Марцелла: «Если Марцелл в выигрыше, то бешено наседает побежденному на плечи, если в проигрыше, то старается схватить победителя за горло!» Будучи отменным воином-поединщиком, Марцелл стремился вызывать вождя противника на единоборство и убить его в дуэли на мечах, во владении которым ему не было равных в римском войске, и это в котором фехтование на мечах уже давно стало аксиомой ратного мастерства! Он жаждал сойтись в поединке с самим Ганнибалом, но, как говорят в таких случаях, «истории это не было угодно»…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
