«Пожалование Графа Суворова, по общей истине дело приличное, сбило с пути всех его старших, их жен, сестер, детей и приятелей»,— сообщил Безбородко в Москву графу А. Р. Воронцову [214]. Отзыв покровителя Радищева весьма характерен: «Чин по делам, а не к персоне».
Бывший фаворит П. В. Завадовский 6 января 1795 г. писал своему другу графу С.Р. Воронцову: «Произведение Суворова в фельдмаршалы кольнуло генералов старее его. Граф Салтыков, князь Репнин, Прозоровский, князь Долгоруков просят увольнения от службы. Граф Салтыков (Иван Петрович.— В.Л.), как горячее наступал, то уже и отставлен; другие то же получат, когда настоять не перестанут. Суворов просвещается в Варшаве. Не перестает блажить. В прочем чудак, но всегда побеждать — есть его жребий, и в войне все его сверстники останутся позади. Правду сказать, они ему не равны ни сердцем, ни предприимчивостью» [215]. Правду сказать, прибавим мы, у Суворова были все основания писать и о Репнине, и о Салтыкове как о своих недоброхотах.
Суворов сам произвел себя в фельдмаршалы своей блестящей кампанией. «Вас могут утешить великодушие и умеренность победителей в отношении побежденных», — писал Йозеф Орловский (бывший комендант Варшавы) находящемуся в плену Костюшко. Широкая амнистия, объявленная повстанцам Суворовым, в неменьшей степени способствовала прекращению кровопролития, чем военные победы. «Все предано забвению,— писал Суворов Румянцеву 17 ноября 1794 г.— В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцев не любят. Нас обожают». Днем раньше он сообщил Румянцеву важную подробность: «Начальники остававшиеся инсургентов сколько ж меня просили о дозволении продолжать им войну с пруссаками. Я шутил: «Это неприлично». Кабинетной политики не знаю»— прибавил Суворов, не подозревая, что за его спиной кабинетные политики уже вынесли приговор Польше. В разгар военных успехов русского полководца дела на западе шли все хуже и хуже. Французы громят австрийцев, пруссаков, англичан, голландцев, пьемонтцев. Встревоженные успехами республиканцев, объявивших войну всем монархам Европы, берлинский, венский и петербургский дворы договариваются об окончательном разделе Польши. Осведомленный статс-секретарь императрицы Д. П. Трощинский очень точно выразил отношение правящих кругов к действиям Суворова в Польше: «Правду сказать, Граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы, но зато уж несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генерально поляков, не исключая и главных бунтовщиков... отпускает свободно в их домы, давая открытые листы. Вопреки сему посланы к нему прямо повеления, но когда он их получит, много наделает вздору...» [216].
Как личное бесчестье расценил Суворов арест и содержание в заключении руководителей варшавского восстания: «Они хорошо содержатца, но мой пароль тем не содержан; в нем забытие прежнего — и они вольны. Стыдно России их бояться, ниже остерегатца... Пора им домой»,— писал он Хвостову 17 марта 1795 г. Суворов сознавал, что на границах России возник источник постоянной напряженности,, опасный плацдарм для вторжений с запада. Война 1812 года подтвердила его опасения. Наполеон, играя на национальных чувствах поляков, увлек их в поход на Москву, заставив умирать (как и в Испании) за чуждые им интересы.
Соглашение о третьем разделе Польши было подписано Австрией, Пруссией и Россией 15 (26) октября 1795 г. К этому времени обострились отношения с прусским королем. Получив основную часть польских земель с Варшавой, Фридрих Вильгельм II вероломно заключил сепаратный мир с французами, Он уступил им небольшие прусские владения за Рейном и вышел из игры, резко нарушив соотношение сил в Европе. Пройдет десять лет, и разгромленная наполеоновской империей Пруссия едва не исчезнет с карты Европы, как Польша, как другие государства, уничтоженные диктатором.
Екатерина отчетливо видела перспективы развития международной обстановки и стремилась обезопасить границы России. Так, в 1796 г. она была вынуждена направить в Закавказье значительные силы, чтобы дать отпор захватнической политике персидского правителя Ага Мохаммед-хана, совершившего кровавый набег на Грузию в сентябре 1795 г. Предполагалось, что персидский поход возглавит Суворов, который был отозван из Польши. Императрица устроила торжественную встречу покорителю Варшавы. В некогда принадлежавшем Потемкину Таврическом дворце для Суворова были отведены покои, убранные по приказанию Екатерины в соответствии с его вкусами: все зеркала были завешаны, в гранитной вазе стояла ледяная вода, на полулежали охапки сена для постели генерал-фельдмаршала. 3 декабря Суворов прибыл в столицу и в тот же день был принят императрицей. За семь месяцев до этой встречи в присутствии Екатерины II состоялось венчание дочери Суворова с братом фаворита Николаем Зубовым. Это был «династический брак». Стареющая императрица стремилась усилить группировку Платона Зубова, в руках которого сосредоточилась огромная власть. Ей казалось, что Платон Александрович вместе со своими братьями способен хотя бы отчасти заменить «незаменимого Потемкина». Военной опорой фаворита должен быть стать Суворов.
Следует отметить одну подробность приезда Суворова в Петербург. Путь лежал через Гродно, где жил лишенный короны король Станислав Август. Там же находилась штаб-квартира князя Репнина. Сопровождавший Суворова подполковник П.Н. Ивашев, отличившийся в польской кампании, доверенное лицо фельдмаршала, оставил воспоминания о проезде Суворова мимо Гродно в столицу.
«Фельдмаршал узнал на станции о приготовленной для него... встрече, приказал мне ехать вперед, отклонить все приуготовленные ему почести и явиться от его имени князю Репнину с извинениями, что от сильной боли в ноге он не в состоянии иметь честь быть у него... Репнин отпускает меня с видом сожаления, что фельдмаршал не удостоил его посетить и принять его рапорт, сказав; «Доложите, мой друг, графу Александру Васильевичу, что я старик, двое суток не раздевался, вот как видите, во ожидании иметь честь его встретить с моим рапортом». На 7 версте за Гродно я достиг фельдмаршала. Слова князя Репнина поколебали было его чувствительность, долго размышлял он, не возвратиться ли назад, наконец решился продолжать путь, сказав: «Князь Репнин упражнялся больше в дипломатических изворотах; солдатского мало» [217].
Как ни неприятен был Суворову Репнин, он не захотел унизить убеленного сединами генерала, начавшего служить после него, но обошедшего его в чинах и всю жизнь бывшего «старшим».
После бесед с императрицей и Зубовым Суворов отказался от предложения возглавить Персидский поход, считая, что главная опасность надвигается с запада. Он отправился в Тульчин и возглавил крупную группировку войск, дислоцированных на юге. По дороге он навестил Румянцева, жившего в своем имении Ташань под Киевом. Сохранилось воспоминание П. Г. Корицкого, много лет служившего у Суворова старшим адъютантом. Не доезжая имения старого фельдмаршала, Суворов приказал остановиться и стал совещаться со своими адъютантами: «может ли он теперь подъехать к крыльцу графского дома, чего прежде из уважения к нему не делал. Все чиновники единогласно объявили ему свое мнение, что теперь имеет он на то полное право, как равный чином. Суворов, возражая, говорил о старшинстве Румянцева, о известности заслуг его и, наконец, будто преклонившись на общее мнение, сказал: «Смотрите же, смотрите, чтобы вы не ввели меня в беду». Экипажи тронулись. Но вскоре подле самых ворот Суворов снова приказал остановиться, вышел из экипажа и проследовал к дому в полной парадной форме, со шляпой на сгибе руки. Красноречивая сцена, свидетельствующая о той почтительности, которую в течение всей жизни испытывал к Румянцеву его гениальный ученик.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
