Подошел к окну, стараясь не шуметь, потянул на себя раму; она поддалась легко. Выглянул наружу и порадовался — палата находилась на первом этаже. Вернулся обратно, остановился возле койки соседа, судя по мундиру, капитана, прислушался. Тот спал, тяжело дыша. Взял из тумбочки увесистую металлическую пепельницу, крепко сжал ее, примерился — и поставил обратно: убить безоружной), раненого человека, пусть даже врага, не смог…
Перевалившись через подоконник, старшина упал на землю и едва не закричал от боли, которая на миг помутила сознание. Прикусив зубами кисть руки, он некоторое время лежал неподвижно, собираясь с силами, затем поднялся и, осмотревшись, медленно побрел через скверик к невысокому забору.
Дальнейшее Татарчук помнил смутно. Несколько раз он терял сознание, иногда даже полз; по спине бежали теплые струйки, видимо, разошлись швы раны. На улице Боролевского (гитлеровцы переправили раненого Татарчука в госпиталь, который находился в Засанье), в одной из подворотен, Татарчук надолго потерял сознание и очнулся уже утром от ожесточенной перестрелки — три советских солдата, отстреливаясь, уходили к берегу Сана.
— Товарищи! Това… — Татарчук полз из подворотни наперерез пограничникам.
Один из них вскинул трофейный автомат, но другой придержал его за руку:
— Постой, он говорит по-русски.
—> То-ва-ри-щи… — язык ворочался с трудом; Татарчук попытался подняться на ноги, но тут же опять ткнулся в брусчатку.
— Это же Татарчук! — закричал пограничник в изодранной гимнастерке — он служил в комендантском взводе и хорошо знал старшину…
В тот же день Ивана Татарчука эвакуировали в тыл. Примерно через неделю ему пришлось взять в руки оружие — советские войска отступали, и тыл стал передовой. Ранение было неопасным, но долечиться старшина так и не успел…
5. РУМЫНЫ
Капрал Георге Виеру, невысокий худощавый парень двадцати трех лет, читал письмо из дома.
“…A еще сообщаю, что Мэриука уехала в Бухарест. Она вышла замуж за сына господина Догару, помнишь, он прихрамывал на левую ногу, и в армию его не взяли. Мэриука приходила перед отъездом попрощаться. Вспомнили тебя, поплакали. У них в семье большое несчастье, мы тебе уже писали, на фронте погиб отец. А неделю назад младший брат Петре попал под немецкий грузовик, и теперь у него отнялись ноги. На этом писать заканчиваю. Береги себя, Георге, Когда стреляют, из окопа не высовывайся. Я молюсь за тебя каждый день, и мама тоже. Все целуем тебя. Твоя сестра Аглая. Тебе привет от Джэорджике и Летиции”.
— Что раскис, Георге?
— А, это ты, Берческу… — Виеру подвинулся, освобождая место для товарища.
Берческу мельком взглянул на письмо, которое Виеру все еще держал развернутым, и спросил::
— От Мэриуки?
— М-м… — промычал неопределенно Георге и спрятал письмо в карман.
— Закуришь? — протянул Берческу помятую пачку дешевых сигарет.
— Давай…
Покурили, помолчали. Берческу искоса поглядывал на Виеру — тот был явно не в себе.
— Все, нет Мэриуки, — наконец проговорил Георге и, поперхнувшись сигаретным дымом, закашлялся.
— Что, умерла? — встревожился Берческу.
— Вышла замуж.
— За кого?
— Ну не за меня же! — вскочил Виеру и нырнул в блиндаж.
Через пару минут за ним последовал и Берческу. Виеру лежал на нарах, закинув руки за голову, и подозрительно влажными глазами пристально всматривался в бревенчатый накат потолка.
— Кхм! — прокашлялся с порога Берческу.
Виеру скосил на него глаза и отвернулся к стене.
— Георге… — голос Берческу слегка подрагивал. — Ты это… ну, в общем, не переживай. Война закончится, ты молодой, найдешь себе…
— Берческу! — Виеру резко поднялся, схватил товарища за руку. — Давай уйдем! Домой.
— Ты что, Георге! — Берческу даже побледнел. — Поймают — пули не миновать. Здесь хоть надежда на солдатское счастье…
— Уйду сам… — Виеру скривился, словно от зубной боли. — Ничего я уже не боюсь, Берческу. Не могу! Не хочу! Три года в окопах. Ради чего? Немцы нас хуже скотины считают. А свои? Вчера капитан Симонеску избил денщика до полусмерти только за то, что тот нечаянно прожег утюгом дыру на его бриджах. А тебе, а мне мало доставалось?
— Да оно-то так… — Берческу мрачно смотрел в пол. — Я тоже об этом думал…
Ночью роту, в которой служил капрал Виеру, подняли по тревоге, усадили в грузовик и отправили в неизвестном направлении. Солдаты терялись в догадках, но подупавшее за время многодневного сидения в окопах настроение улучшилось — роту явно увозили в сторону, противоположную линии фронта.
Два последующих за этим дня солдаты, не покладая рук, трудились в качестве плотников — сколачивали фанерные макеты танков и пушек, красили в защитный цвет. На третий день макеты начали устанавливать на хорошо оборудованные и замаскированные позиции, откуда немцы спешно убирали танки, противотанковые орудия и тяжелые минометы. Еще через день макеты спешно перебросили в другое место, а на позиции возвратили ту же технику…
Георге старательно обтесывал длинную жердь — ствол пушки-макета. Работа спорилась, время бежало незаметно; пряный дух свежей щепы приятно щекотал ноздри, и капрал пьянел от такого мирного, уже подзабытого запаха. Рядом, что-то мурлыча под нос, трудился и обнаженный до пояса Берческу — полуденное солнце припекало не на шутку.
— Эй, капрал!
Виеру оглянулся и увидел коренастого немецкого унтер-офицера, который махал ему рукой.
— Иди сюда!
Виеру нехотя поднялся, стряхнул с одежды мелкие щепки и направился к большой группе немецких солдат, которые, беззаботно посмеиваясь, собрались вокруг поддомкраченного грузовика: на земле лежало колесо, а возле него стоял автомобильный насос.
— А ну качни… — унтер-офицер показал на насос.
До Георге, который все еще пребывал в радужном настроении, навеянном работой, смысл этих слов дошел с трудом; он уже было взялся за рукоятку насоса, как вдруг кровь ударила в голову, и Георге, медленно выпрямившись, мельком взглянул на унтер-офицера и пошел обратно.
— Эй, ты куда?! Стой! — унтер в несколько прыжков догнал Георге Виеру и схватил за плечо.
Георге обернулся. Немец был одного роста с ним, но пошире в кости и поплечистее. На капрала повеяло сивухой — унтер-офицер был навеселе.
— Ты что, не понял? Пойдем… — потянул немец капрала за рукав.
Виеру, стряхнув его руку, зашагал дальше.
— Георге! — услышал он вдруг крик Берческу, и в тот же миг сильный удар в челюсть свалил его с ног.
