– Осмелюсь спросить, что же вас здесь удерживает?
– Я не могу вам сказать. Не могу! – На глазах барышни показались слезы.
– Ну, ну, ну, не надо, не плачьте. Давайте лучше выпьем вина. Все-таки помимо плохого в Париже есть много хорошего. Вино, например. Вы какое предпочитаете?
– Сотерн.
– Гарсон! – позвал Кунцевич.
У самого дома пьяненькая Эмилия все-таки опять не удержалась от слез.
– Ах, Владислав Николаевич, какой вы чудесный. Я, к сожалению, сейчас не могу позвать вас в гости. Но я непременно хочу с вами встретиться еще раз.
– Так давайте встретимся. Если у вас неудобно, давайте опять в кафе.
– Давайте! Давайте завтра, в двенадцать там же? Только приходите непременно! Придете? Пообещайте, что придете.
– Обязательно буду.
Взяв извозчика, Кунцевич отправился на rue des Saussaies. Пообщавшись с Себилем, он вернулся в отель и наконец-то завалился спать.
На следующий день он был у Себиля в десять утра.
– За домом мы установили круглосуточное наблюдение. Володко там не зарегистрирована. Одну из комнат в ее квартире снимает некто… – начальник дирекции розысков посмотрел в бумаги, – Ку-цан-ко – слесарь-механик, подданный русского императора. Вам эта фамилия что-нибудь говорит?
– Куцанко? Нет, ничего не говорит. Фамилия малоросская, скажем так, не редкая. Она живет с ним?
– Да. Господин Куцанко работает в метрополитене. Работает недавно, до этого почти месяц был без места. Ранее работал в больнице Брока, там с мадемуазель и познакомился.
– Она там тоже работала?
– Нет, лечилась. Подхватила инфлюэнцию.
– Однако же как много узнали ваши люди за неполные сутки!
– Мы поговорили с квартирной хозяйкой. Наш инспектор пригрозил ей штрафом за несообщение о новой жиличке, вот она и стала такой словоохотливой.
– Жюль, вы не могли бы предоставить мне завтра автомобиль? И я на пару дней хочу переменить гостиницу, перееду в отель подороже. Барышне надобно пустить пыль в глаза, да и знают в «Тибре», по какому ведомству я служу. И еще, скажите, а где в Париже можно отведать настоящих русских щей?
Ровно в двенадцать он подошел к Эмилии, уже сидящей за столиком летней веранды кафе, и преподнес ей букет из дюжины алых роз.
– Ах! Какая красота! Спасибо.
– Эмилия, после вчерашнего нашего разговора я поставил перед собой задачу убедить вас в том, что Париж, несмотря на все его недостатки, прекраснейший город. Я думаю, что мне это удастся.
– А мне кажется, нет.
– Чтобы узнать, кто из нас прав, надобно проверить. Вы согласны?
– Эх, согласна! А что мы будем делать?
– Для начала перекусим.
– Да, да, пожалуйста. – Эмилия подвинула к нему меню.
– Нет, завтракать мы будем не здесь.
– А где?
– Поехали.
Он перевел ее через дорогу и открыл дверцу Peugeot «Bébé».
Глазки девушки заблестели.
Вечером глазки m-ll Володко блестели еще больше.
– Владислав, вы были правы. Париж действительно чудесный город. А щи в «Амбассадоре» почти такие же вкусные, как у нашей кухарки! Если бы мы заключили пари, вы бы получили приз.
– Да, жалко, что мы не заключили пари.
– И мне жалко. Вы мне покажете, где остановились?
Игошин и Тараканов вышли на палубу. Пристав был в наглухо застегнутой шинели и с корзиной в руках – пароход подходил к Соболиной.
– Еле от нее вырвался, – пожаловался Тараканов на певичку.
Пристав усмехнулся:
– Зачем же вы вырывались?
– Я женат, – пожал плечами Осип Григорьевич. – И счастлив в браке.
– Я, голубчик, тоже женат, и тоже счастлив, но вырываться от фрейлейн Розы ни за что бы не стал.
В это время хрипло и громко загудел пароходный гудок, избавив столичного сыщика от необходимости отвечать.
«Барон Корф» сделал крутой поворот и стал подходить к пристани. С мостика неслись отрывистые слова команды. На нижней палубе матросы гремели сходнями. Пассажиры суетились, готовясь к высадке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
На берегу под горою в слабо освещаемой керосиновыми фонарями темноте толпился народ. Через несколько минут, когда брошенные с парохода железные «концы» были укреплены на горе и даны сходни, началась высадка. Одни сходили совсем, другие за провизией в местные лавчонки, третьи просто прогуляться.
Игошин сердечно попрощался с Таракановым и поспешил по гибким сходням на берег.
Через полчаса раздался новый рев пароходного гудка, и движение по сходням усилилось, после второго гудка оно превратилось в беготню и наконец утихло. Вслед за третьим на горе сейчас же отпустили «концы», и матросы, ловко маневрируя на лодке, стали снимать сходни.
– Малый вперед! – скомандовал капитан в машинное отделение.
Пароход вздрогнул, зашумел колесами и стал медленно отходить от берега.
– Полный! – пронеслась с мостика новая команда.
Колеса громко захлопали в густой, илистой воде. Пароход сделал оборот и быстро понесся по течению. Пристанские огни стали отходить назад, тускнеть и меркнуть в темном пространстве.
Осип Григорьевич стоял на корме, за кают-компанией первого класса, и задумчиво смотрел на бурлящую внизу реку.
– Куда же это вы пропали, милостивый государь! – услышал он над самым ухом красивое контральто и вздрогнул.
– Ах, это вы, фрейлейн Роза!
– Да, это я. Решили сбежать? – Певица вплотную приблизилась к нему, обдав запахом вкусных духов и дорогого вина.
– Вовсе нет, просто приятеля провожал.
– Проводили?
– Да.
– Чего же тогда на палубе стоите, мерзнете?
– Воздухом дышу, в кают-компании уж очень накурено.
– А в вашей каюте не накурено?
– Мы с Федотом Касьяновичем давеча надымили, но я, когда уходил, открыл форточку, должно быть, уже проветрилось.
– А пойдемте-ка посмотрим.
Кунцевич проснулся от громких всхлипываний, и поначалу не сообразив, где находится, едва не спросил: «Таня, что случилось?»
Эмилия стояла у окна. Он подошел к ней и обнял сзади.
– Ты когда уезжаешь? – спросила девушка, не оборачиваясь.
– Не знаю, как дела закончу. За месяц должен управиться.
Она зарыдала в голос.
Мечислав Николаевич сел в кресло, посадил Эмилию на колени и прижал к себе. Когда она немного успокоилась, спросил:
– Может, все-таки расскажешь?
– Слава, а ты не знаешь, что положено за делание фальшивых денег? Каторга?
– Я не знаю, наверное, каторга, а что?
– А ведь на каторгу в Сибирь отправляют? Могут же и в Амурскую область отправить? Могут, я знаю, в Благовещенске полно ссыльных.
– Тебя-то за что на каторгу?
Она опять зарыдала, а потом стала рассказывать. Говорила около часа. Кунцевич слушал не перебивая, хотя иногда очень хотелось задать несколько уточняющих вопросов и кое-что записать.
– Все начиналось как в сказке. Первый раз я увидела его на нашей улице – он снимал комнату в доме напротив. Я сидела у окна, а он шел домой. Увидел меня, поклонился, я смутилась и отошла от окна. Потом мы несколько раз сталкивались на улице, он улыбался и кланялся. На Зимнем балу в дворянском собрании нас представили. Он стал бывать у нас дома. Мы гуляли, катались, ходили в театр. Роберт очень красивый мужчина, и я влюбилась в него через неделю после знакомства. После Пасхи он сделал предложение, я его приняла, родители нас благословили. Венчаться мы решили в Париже. Роберт говорил, что занимается пушниной, что во Франции у него есть имение, что после свадьбы мы станем жить на Лазурном Берегу.
Первые странности начались еще до нашего отъезда из России. Вдруг оказалось, что с нами едет Дунаевский и эта певичка, Саянина. Я удивилась и спросила у Роберта, к чему нам такие неинтеллигентные попутчики? Он ответил, что у них с Николаем Даниловичем общее дело, для которого его присутствие в Париже является обязательным. На мой вопрос, какие общие дела могут быть у управляющего гостиницей и торговца пушниной, Левенталь не ответил. Но потом я успокоилась – и Николай Данилович, и Наталья Патрикеевна оказались чудесными людьми, мы подружились. Время в дороге пролетело незаметно, и через месяц мы оказались в Париже. Здесь к нашей компании присоединился господин Рохлин – человек очень неприятный. Он все время молчал, никогда не улыбался, хотя и посещал вместе с нами разные увеселительные заведения. Пил он только крепкие напитки, причем пил в огромных количествах, но никогда не пьянел.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
