— Боюсь, что у нас нет времени на лекции, — холодно проговорил Уилсон. — Если этот человек в самом деле возвращается, я должен немедленно отдать приказания.
— Все же я продолжу свою мысль, — заметил Фишер, с оскорбительным спокойствием глядя в потолок.
— Должен просить вас, мистер Фишер, не мешать мне вести расследование, как я нахожу нужным, — сказал Уилсон решительно. — Сейчас здесь распоряжаюсь я.
— Да, — тихо ответил Хорн Фишер таким тоном, что все присутствующие похолодели. — Да, но почему?
Сэр Уолтер смотрел на Фишера в изумлении — перед ним был совсем не тот медлительный и вялый юноша, которого он так хорошо знал. Фишер поднял веки и смотрел на Уилсона, широко раскрыв глаза; казалось, с них, словно с глаз орла, сползла пленка.
— Почему вы распоряжаетесь здесь? — спросил он — Почему вы теперь ведете расследование по своему усмотрению? Как случилось, хотел бы я знать, что здесь нет никого старше вас по чину, чтобы вмешаться в ваши действия?
Все растерянно молчали. В эту минуту снаружи раздался сильный и гулкий удар в дверь башни, словно сама судьба стучала к ним.
Деревянная дверь заскрипела на ржавых петлях под чьей-то сильной рукой, и в комнату вошел принц Майкл. Это, конечно, был он. Светлое платье принца, хотя и сильно пострадавшее за время его приключений, было прекрасного, почти щегольского покроя, а острая бородка эспаньолкой словно служила новым напоминанием о Луи-Наполеоне; впрочем, он был гораздо выше и стройнее того, кому стремился подражать. Не успел никто произнести и слова, как он, словно призывая к молчанию, легко, но величаво, как гостеприимный хозяин, повел рукой.
— Господа, — сказал он, — приветствую вас в башне, ставшей теперь столь неприглядной.
Уилсон опомнился первым. Он шагнул к нему и произнес:
— Майкл О'Нил, именем короля я арестую вас за убийство Фрэнсиса Мортона и Джеймса Нолана. Считаю своим долгом предупредить вас…
— Нет, мистер Уилсон, — внезапно вскричал Фишер, — вам не удастся совершить третье убийство!
Сэр Уолтер Кэри вскочил со стула, который с грохотом повалился на пол.
— Что это значит? — воскликнул он властно.
— Это значит, — ответил Фишер, — что человек, по имени Гукер Уилсон, выстрелом вон из того окна убил двух своих товарищей в минуту, когда они появились в противоположных окнах. Вот что это значит! Если хотите в этом убедиться, сосчитайте, сколько было выстрелов и сколько патронов осталось у него в револьвере.
Уилсон быстрым движением рук схватил револьвер, который лежал на столе. Но тут произошло нечто совсем не предвиденное. Принц Майкл, неподвижно, как статуя, стоявший на пороге, вдруг с ловкостью акробата выхватил револьвер из рук сыщика.
— Собака! — вскричал он. — Ты — воплощение английской справедливости, как я — трагедии ирландцев. Ты пришел сюда, чтобы убить меня рукой, обагренной кровью твоих же братьев. Если бы они пали жертвой мести, это назвали бы убийством, но тогда твой грех имел бы оправдание. Мне же, невиновному в их убийстве, пришлось бы поплатиться за него жизнью. Это была бы торжественная и пышная церемония с длинными речами, и судьи, терпеливо выслушав все доводы в пользу моей невиновности, признали бы их несостоятельными, пренебрегая моим отчаянием. Да, вот оно, злодейство! Но убийство может и не быть преступлением. В этом револьвере есть еще одна пуля, и я знаю, кто ее заслужил!
Уилсон и повернуться не успел, как Майкл выстрелил. Сыщик скорчился от боли и повалился, как сноп.
Полицейские бросились к нему; сэр Уолтер стоял молча, словно в оцепенении. Наконец Хорн Фишер нарушил молчание.
— Да, вы — подлинное воплощение трагедии ирландцев, — сказал он и как-то странно, устало махнул рукой. — Вы были совершенно правы и сами же погубили себя.
Лицо принца застыло, как мрамор, только в глазах его мелькнуло отчаяние.
Внезапно он рассмеялся и швырнул дымящийся револьвер на пол.
— Да, мне нет оправдания, — сказал он. — Я совершил преступление, за которое не только меня, но и детей моих стоило бы проклясть.
Хорн Фишер, казалось, не ожидал такого быстрого раскаяния. Не отводя от Майкла глаз, он тихо спросил:
— О каком преступлении вы говорите?
— Я помог английскому правосудию, — ответил принц Майкл. — Я отомстил за смерть полицейских вашего короля. Я выполнил дело королевского палача. За это меня следовало бы повесить.
И он шагнул к полицейским. Он не сдавался, а, скорее, приказывал им арестовать себя.
Таковы были события, о которых спустя много лет Хорн Фишер рассказывал журналисту Гарольду Марчу, сидя в небольшом, но фешенебельном ресторане недалеко от Пикадилли[140]. Он пригласил Марча пообедать с ним вскоре после дела, которое он назвал «Лицо на мишени». Вначале разговор зашел об этом таинственном происшествии, а затем Хорн Фишер предался воспоминаниям о событиях своей молодости, побудивших его заинтересоваться вопросами, подобными делу принца Майкла. С тех пор прошло пятнадцать лет. Волосы Хорна Фишера еще более поредели, на лбу образовались залысины, в движениях его длинных и тонких рук было больше усталости и меньше выразительности. Он рассказывал о своем давнем ирландском приключении, потому что тогда он впервые столкнулся с миром преступлений и понял, что преступление может быть тайным и непостижимым образом связано с законом.
— Гукер Уилсон был первым преступником, которого я встретил, и он служил в полиции, — рассказывал Фишер, вертя в руках бокал. — В жизни всегда так — все смешано, все противоречиво. Это был человек одаренный, возможно, даже талантливый. И как сыщик и как преступник он заслуживает самого тщательного изучения. У него была характерная наружность — бледное лицо и ярко-рыжие волосы. Он был холоден, но его сжигала страсть к славе; он мог подавить свой гнев, но честолюбие его не поддавалось контролю. При первой стычке с начальством он проглотил насмешки, но затаил обиду. Позже, когда в просветах окон появились два резко очерченных силуэта, ему представилась прекрасная возможность отомстить — к тому же так он избавлялся сразу от двух людей, стоявших на его пути к продвижению. Он стрелял без промаха и рассчитывал на то, что свидетелей не будет, хоть доказать что-нибудь было бы вообще очень трудно. Правда, Нолан едва не выдал его: умирая, он успел произнести: «Уилсон» — и указал на него. Мы думали, что он просит помочь товарищу, в то время как он назвал убийцу. Что касается лестницы, то опрокинуть ее было совсем нетрудно — тому, кто стоял на ней, не было видно, что происходит внизу, — а затем Уилсон и сам упал на землю, прикинувшись пострадавшим при катастрофе.
Правда, наряду с чудовищным честолюбием он обладал искренней верой не только в свои таланты, но и в свои теории. Он верил в «свежий глаз» и хотел получить возможность попробовать свои новые методы на практике. В теории Уилсона что-то было, хоть его и постигла неудача, обычная в таких случаях, — ведь даже свежему глазу не разглядеть невидимого. Эти теории хороши для простых случаев, как с пугалом или с колодцем, но они бесполезны там, где дело касается самой жизни или человеческой души. И он грубо просчитался в том, как поведет себя такой человек, как принц Майкл, услышав крик женщины о помощи. Тщеславие Майкла и самое его понятие о чести заставили его без промедления поспешить на помощь — за перчаткой дамы он вошел бы хоть в Дублинский замок. Считайте это позой, если угодно, но так бы он, конечно, и поступил. Что произошло, когда он встретил Бриджет, — это уже другая история, которую мы, может быть, никогда не узнаем. Если верить слухам, дошедшим до меня, они помирились. И хотя Уилсон на этот раз и ошибся, все же было что-то верное в мысли о том, что человек новый видит больше всех; он замечает то, что старожилу незаметно, — ведь тот слишком много знает, чтобы действительно знать что-нибудь. Да, кое в чем он был прав. И он был прав относительно меня.
— Относительно вас? — спросил Марч.
— Я слишком много знаю, чтобы действительно знать что-нибудь или, во всяком случае, чтобы сделать что-нибудь, — сказал Хорн Фишер. — Я говорю сейчас не только об Ирландии. Я говорю об Англии. Я говорю о всей системе нашего управления, хотя, вероятно, она и является единственно для нас возможной. Вы спрашиваете меня, что произошло с теми, кто остался в живых после этой трагедии. Так вот: Уилсон выздоровел, и нам удалось убедить его подать в отставку. Однако этому проклятому убийце пришлось дать такую пенсию, какую едва ли получал самый доблестный герой, когда-либо сражавшийся за Англию. Мне удалось спасти Майкла от самого страшного, однако этого совершенно невинного человека пришлось отправить на каторгу за преступление, которого, как мы хорошо знаем, он не совершал. И только значительно позже нам удалось тайно способствовать его побегу. Сэр Уолтер Кэри сейчас премьер-министр, и, вероятно, он никогда бы им не был, если бы правда о позорном происшествии, случившемся в его ведомстве, стала достоянием гласности. Она могла погубить нас всех, когда мы были в Ирландии. Для него же это наверняка был бы конец. А ведь он старый друг моего отца и всегда был чрезмерно добр ко мне. Как видите, я слишком тесно связан с этим миром и, уж конечно, не мне изменять его. Вы, по-видимому, огорчены, а может быть, даже шокированы, но я и не думаю обижаться на вас. Что ж, если угодно, переменим тему разговора… Как вам нравится это бургундское? Оно — мое открытие, как, впрочем, и сам ресторан…
