“Крестьяне!.. Терпеть ли последышей крепостников, сносить ли молча издевательства и надругательства чиновников?” Идите “на борьбу за политическую свободу, за переход всех земель к крестьянам. Подачками не излечить крестьянской нищеты, не избавить крестьян от голода. Не милостыни требуют крестьяне, а той земли, которую веками поливали они своим потом и кровью. Не попечение начальства нужно крестьянам, а свобода от чиновников, свобода самим устраивать свои дела”»…
Никто бы не усомнился, если бы я тут написал: все приведенное в кавычках я взял из «воззвания», ныне накануне нового страшного голода распространяемого в «Стране Советов».
Да, это воззвание нужно там распространять, но написал его… Ленин тридцать пять лет тому назад!
В нем торжествующий Октябрь услышит голос грядущего Февраля, грядущего освобождения: без политической свободы нет жизни русскому народу!..
Накануне Версаля
После Брест — Литовского сепаратного мира Гражданская война в России стала осложняться интервенцией союзников.
Война на Западном фронте продолжалась. Три тысячи орудий, семьдесят германских дивизий были переброшены с русского на франко — англо — американский фронт. В Мурманске, в Архангельске, во Владивостоке оставались огромные склады снаряжения, присланные союзниками в помощь России. Все это снаряжение могло попасть в руки немцев. Союзники хотели спасти свои склады и даже, если удастся, снова оттянуть часть германских сил с Западного фронта на восток. Смешанные отряды союзников под руководством и при главном участии англичан должны были оккупировать Мурманск и Архангельск, а из Владивостока японцы должны были продвигаться в глубь Сибири для того, чтобы образовать новый Восточный фронт на Урале. Японцы готовы были послать целую армию, но ставили условия.
Эти условия превратили бы русские владения на восток от Байкала вместе с «разоруженным Владивостоком» в протекторат Японии и, отрезав Россию совершенно от доступа к Тихому океану, обеспечили бы азиатский тыл Японии для будущих операций в направлении на Филиппины. Против такой интервенции «против Германии» японцев президент Вильсон резко протестовал. При этом он указывал Парижу и Лондону, что японская оккупация Сибири «вызовет в России сильное негодование». Он был совершенно прав.
Весной 1918 года большевики еще не успели уничтожить независимую печать. Вся она — социалистическая и либеральная — самым резким образом протестовала против японского плана, целиком в этом случае поддерживая протесты большевиков, несмотря на самую острую с ними борьбу. С этого времени и вплоть до сегодняшнего дня русские демократы всегда и неуклонно поддерживают «советскую» власть, когда эта власть защищает государственные и национальные интересы России. Вся небольшевистская Россия, продолжавшая, несмотря на сепаратный мир, борьбу с Германией, конечно, считала себя равноправной стороной в антигерманской коалиции, а не кающейся грешницей, которая искупает какой‑то свой «позор» и «грех» перед своими союзниками.
А между тем с самого начала переговоров о продолжении совместной борьбы поведение союзников не переставало вызывать недоумение у русских участников этих переговоров. Впоследствии, подводя итог союзной интервенции в России, П. Н. Милюков, близкий свидетель всей этой эпопеи, пришел к заключению: «До заключения Брестского мира союзники пробовали использовать даже и большевиков против Германии. После Бреста эта надежда отпала. Тогда на очередь встал — в апреле и в мае — новый план союзников для достижения той же цели, т. е. для удержания возможно большего количества германских солдат на Восточном фронте. Это был план воссоздания нового Восточного фронта где‑нибудь внутри России. Конечно, Россия при этом являлась не целью, а лишь средством, и притом средством временным, даже кратковременным. Этим объясняется внутренняя несерьезность, почти авантюризм союзнических планов, явная невыполнимость дававшихся ими обещаний, легкость нарушения этих обещаний и вообще пренебрежительное отношение к недавнему союзнику, переставшему быть полезным».
В своем определении отношения к России наших союзников после Бреста П. Н. Милюков был прав.
Продолжая войну с Германией, союзники пытались произвести на русской территории стратегическую диверсию, пользуясь услугами местного населения, не считая уже никакую Россию своей равномерной союзницей. Проф. сэр Бернард Пэре[217], лично бывший в России во время Гражданской войны и интервенции, в своей книге «Россия», изданной в 1940 году, дает очень точное определение смысла союзной интервенции.
«Большое число русских офицеров, воспринявших брест‑литовскую капитуляцию как позор, предлагали свои мечи союзникам, как, например, адмирал Колчак… Должны ли были союзники примириться с падением России или приветствовать такую помощь — об этом современный читатель может судить по таким современным примерам, как попытки захвата или уничтожения французского флота (после падения Франции. — АЖ.) и та поддержка, которая с радостью была оказана генералу де Голлю[218]. Большевики, несомненно с германской помощью, совершили переворот и разогнали Учредительное собрание. Брест — Литовск разрушил восточную стену окружавшей Германию блокады, и союзники приветствовали всякое усилие, направленное к восстановлению Восточного фронта. Вот почему тогда шли в ногу гражданская война и интервенция, и вот почему нельзя судить об этих событиях с точки зрения психологии послевоенного периода».
То же самое, другими словами, пишет об интервенции Ллойд Джордж в своих мемуарах о мирной конференции.
Выходит так просто! Отдельные военачальники, группы офицеров, стыдясь капитуляции в Брест — Литовске, предлагали свои мечи союзникам. Союзники этими мечами пользовались, пока было нужно. По словам Ллойд Джорджа, в палате общин эти мечи «много содействовали триумфу союзников». Но так как триумфу союзников после Бреста содействовали белые армии, созданные по инициативе самих союзников (at our instigation), то Россия здесь была ни при чем! Триумфальная для наших союзников мирная конференция в Версале началась и кончилась без всякого участия России, и об одеждах ее бросали жребий, как о стране побежденной.
Все это построение об участии России в борьбе с Германией после Бреста было очень удобной для Запада легендой, — но все- таки только легендой.
Были, конечно, отдельные офицеры, предлагавшие свои мечи, — одни союзникам, другие немцам. Эти готовы были служить ландскнехтами у кого угодно. Но это были отдельные ничтожные люди. Не они создавали на «союзные средства» русские армии после Бреста. Вожди белой армии на Юге России — генералы Алексеев, Корнилов, Деникин — были моими непримиримыми врагами. Тем легче мне сказать о них правду, их обеляющую от обвинения в службе иностранным интересам. В самые первые недели после захвата власти Лениным они бежали на Дон и на Кубань. Тут к ним стала стекаться офицерская и студенческая молодежь для борьбы «за родину и честь России». Из небольших отрядов выросла армия без всякой иностранной денежной помощи. Она создавалась русскими силами и русскими средствами. Впоследствии руководство Добровольческой армией попало в руки реакционных политиков и она стала, по словам П. Н. Милюкова, по своим целям классовой армией, защищающей помещичьи интересы. Но и став контрреволюционной, она — даже после того, как она стала получать техническую помощь от союзников, — не была все же армией иностранных наемников. Содействуя триумфу союзников, Добровольческая армия глубоко верила, что этим она приближает час восстановления единой России. Армия адмирала Колчака также не была вызвана к жизни волей Лондона и Парижа. Колчак действительно был ввезен в Сибирь союзниками. Но и он ландскнехтом не был. К тому же, когда он приехал, вооруженная борьба с германо — болыневиками на Восточном фронте, за Волгой и на Урале, в Сибири, была уже в полном разгаре.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
