Две с лишком недели черепашьим шагом поезд шел до Мурманска. Там был последний барьер: проверка документов представителями местного Совета. Наконец, я на иностранной территории — гость капитана Пти, командира французского крейсера «Адмирал Об». Семь месяцев конспиративная жизнь в вечном напряжении казалась нормальной. Только теперь, на палубе чужого корабля, я почувствовал неимоверную усталость и почему‑то отвращение к своим длинным волосам, усам и бороде. Прежде всего я попросил парикмахера…
Дня через два нас пересадили на маленькое английское каботажное судно с 12 человеками команды и с игрушечной пушкой на палубе против немецких подлодок, которые энергично действовали тогда на путях из Мурманска в Норвегию. Семь дней Ледовитого океана с двумя отличными штормами, когда волны перехлестывали через борта и заливали сверху, с люка, маленькую каютку, уступленную мне капитаном, — и мы пришли на крайнем севере Англии в стоянку большого британского флота. На катере меня провезли всей бесконечной линией стоявших на рейде кораблей. Глядя на эту несокрушимую морскую мощь Британской империи, еще острее вспоминалось все, что осталось позади…
*
18 июня я приехал в Лондон. Началась новая жизнь и новая борьба.
Я приехал на Запад в самый критический месяц перед переломом войны. Германия готовилась к новому наступлению, которое должно было стать и стало решающим. Англия и Франция уже вместе с Соединенными Штатами в последнем напряжении готовились к бою. Но в Лондоне жизнь била ключом. Вспоминая условия жизни в Петербурге в последние месяцы войны, трудно было ощущать войну в Лондоне — так все было крепко, устойчиво. Уверенность в непобедимости германской военной машины, которая владела большевиками и частью правых, антибольшевистских кругов внутри России, здесь, в Лондоне, казалась нелепостью. Твердая воля и императорской, и демократической России продолжать войну с Германией до конца никогда не казалась мне столь оправданной, как в эти первые недели моей жизни за границей. Вера, которой после Бреста жила вся демократическая Россия, в то, что победа союзников будет часом освобождения и восстановления свободной России, превратилась у меня в уверенность. Об этом при первом удобном случае я послал сообщение моим политическим друзьям, оставшимся в России и продолжавшим борьбу на местах.
Свидание с Ллойд Джорджем укрепило меня в моем оптимизме. В это время уже были получены сведения об успешном русско — чешском движении на Волге, о начавшемся освобождении от большевиков Сибири. Моя задача облегчалась. Я говорил Ллойд Джорджу не о том, что должно случиться, а о том, что уже началось. Мне оставалось только разве объяснить внутренний смысл и внутреннюю связь отдельных эпизодов борьбы, показать, какие силы в этой борьбе участвуют, подчеркнуть, что движение начато демократическими силами, что в нем участвуют левые и социалистические партии — в частности, в движении на Волге принимал участие будущий советский посол в Лондоне Иван Майский[220], — крестьяне, рабочие, интеллигенция, что кооперативы снабжают новые армии средствами и т. д. Задача союзников — ускорить военную помощь, согласовать свои действия с настроениями в России и не разбивать там действиями своих представителей на местах единство всенародного движения. У меня осталось впечатление — может быть, и ошибочное, — что мой рассказ раскрыл перед Ллойд Джорджем такую действительность России, которой он не знал. Он попросил меня сейчас же повидать военного министра лорда Милнера и поехать в Париж, куда он сам ехал на военный совет союзников в Версале. В ближайшем своем выступлении в палате Ллойд Джордж сообщил о хороших сведениях, только что полученных из России.
Свидание с лордом Милнером имело для меня совершенно определенный смысл. Много лет спустя при случайном свидании с Ллойд Джорджем мы заговорили о прошлом. В конце разговора я спросил Ллойд Джорджа, почему в начале революции (в 1917–1918 гг.) союзники упорно содействовали военным заговорам, направленным на установление диктатуры. «Я об этом ничего не знал. Во время войны военное министерство вело у нас свою собственную международную политику», — ответил бывший британский премьер. Направляя меня к лорду Милнеру, он, может быть, хотел косвенно воздействовать на направление этой автономной военной дипломатии. Во всяком случае, отправляясь на свидание с лордом Милнером, я знал, куда я еду: плоды военной дипломатии союзников Россия пожала еще во время Корниловского восстания. Но это было печальное прошлое, о котором я не хотел и не имел права вспоминать в критический момент. Лорд Милнер весьма любезно меня принял и внимательно выслушал все мои сообщения, ни в чем не выдавая своего к ним отношения.
Почти сейчас же после свидания с лордом Милнером я, вслед за Ллойд Джорджем, как он мне посоветовал, поехал в Париж. Но, приехав в Париж, Ллойд Джордж потерял желание меня видеть. Я же отнюдь не потерял желания довести до конца ту задачу, которую я на себя взял. На Волге, на Урале, в Сибири антибольшевистское и антигерманское движение продолжало развиваться успешно. В Москве и «Союз возрождения», и центральные органы партии социалистов- революционеров и кадетов получили определенные обещания от французского посла Нуланса[221] о том, что союзники и материально и морально поддержат их борьбу и то новое всероссийское правительство, которое должно было образоваться на освобожденных территориях. На Волге, в Самаре, где уже было местное правительство Комитета членов Учредительного собрания, и в Сибири представители союзников, в особенности французы, всячески поддерживали антибольшевистские силы. Я знал, что, несмотря на закрадывающиеся сомнения, руководители движения были уверены, что данные им обещания исходят из Парижа и Лондона. В Париже легче, чем в Лондоне, можно было выяснить действительное отношение наших союзников к тому, что происходит в России: Париж более разговорчив и менее сдержан. Тогда в особенности здесь был узловой пункт всех международных течений и настроений. Мой оптимизм здесь стал бледнеть. Клемансо его рассеял окончательно. Пока не было перелома на театре военных действий, Тигр готов был идти на все, чтобы задержать на русском фронте наибольшее количество германских войск. Поэтому вновь вспыхнувшая борьба на Восточном фронте его интересовала и радовала. При первом же свидании с ним выяснилось, что ни о каких обещаниях, данных в Москве, он не знает. Это подтвердил и сидевший почтительно рядом, на кончике стула, министр иностранных дел Пишон[222]. Клемансо тогда наводил панику на своих ближайших друзей и сотрудников. Однако Клемансо сказал, что этому «недоразумению» не нужно придавать значения: французское правительство окажет всяческую помощь борющимся в России патриотам. Было условлено, что мои сообщения будут министром иностранных дел пересылаться в Москву французскому представителю шифром для соответствующей передачи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
