Но на деле вышло так, что Лазар разглядел меня раньше, чем я заметил их, и тут же обнял меня. Его жена при этой неожиданной для нее встрече, нисколько не покраснела; сияя, как всегда, она развела руки для объятия и с естественностью, поразившей меня, расцеловала в обе щеки, и хотя я понимал, что это были всего лишь дружеские поцелуи, которые можно было отнести за счет волнения, вызванного перелетом и приземлением, и что такой же прием был бы оказан сэру Джоффри, если бы он, а не я приехал их встречать. Я не смог сдержать дрожи, бившей во мне, как если бы эти улыбчивые, незатейливые поцелуи, дарованные мне так естественно в присутствии ее мужа, содержали обещание чего-то по-настоящему важного, что должно было произойти во время этого визита, начавшегося вот так в мягком свете лондонского дня. Вот приблизительно какие мысли проносились у меня в голове, в ее присутствии со мною рядом, когда она выискивала место, куда пристроить свои длинные ноги в тесном пространстве маленького автомобиля, из-за чего я никак не мог сообразить, каким кратчайшим путем довезти их от аэропорта к их гостинице к вящему раздражению Лазара, который выглядел усталым и тем не менее спешил как обычно.
— В Нью-Дели мы разбирались с маршрутом удачнее, — саркастически хмыкнул он, зажатый на заднем сиденье между чемоданами и сумками, не поместившимися в багажник, и глядя на незнакомые ему улицы Лондона, в которых он, по его убеждению, разобрался бы все же лучше меня, если бы оказался на моем месте за рулем.
Когда же мы в конце концов добрались до их гостиницы и я начал вынимать из багажника их чемоданы, то понял вдруг, что один из них, тот, что я достал последним, был тем самым, что сопровождал нас в нашем путешествии по Индии, и я с мистическим чувством необъяснимой радости наклонился к нему, чтобы погладить чуть протершуюся кожу, на которой, как мне почудилось, еще остались следы красноватой пыли, поднимавшейся ветром с грязных дорог возле замков Бодхгаи. Лазар хотел открыть этот чемодан прямо в гостиничном вестибюле, чтобы достать оттуда подарки, которые они привезли ребенку, но Дори остановила его. „Не торопись… у нас еще масса времени впереди. Мы все вручим самой девочке“, — сказала она и начала расспрашивать о ее необычном имени.
После того, как я объяснил ей, почему Микаэла выбрала это имя, она была взволнована и поражена, немедленно уловив глубокую связь с Индией, которая касалась и ее тоже. Я хотел рассказать им о моей отговорке, касавшейся соотнесенности девочки с именем божества, желавшего разрушить всю Вселенную, и мое желание придать ему более умеренное значение, превращавшее имя Шивы-разрушителя на другое, звучавшее на иврите как „Возвращение“, но потом понял, что это слишком сложно объяснить доступными словами двум уставшим людям, жаждавшим лишь одного, — побыстрее добраться до своего номера и отдохнуть после полета.
Когда я вернулся домой, Микаэлы не было. Несмотря на то, что девочка была простужена, Микаэла решила погулять с ней. Я рассердился на нее за пренебрежение моими медицинскими предписаниями, более того, я разглядел в этом своеобразный акт мести за то, что она называла моим „преувеличенным и необъяснимым почтением к этим Лазарам“. Истина же заключалась в том, что, несмотря на мастерство врача, продемонстрированное мною во время родов нашей дочери, Микаэла не желала во всем остальном отдавать мне роль первой скрипки — даже в том, что касалось медицинских вопросов.
— В дальнейшем, — заявила она, — ты для нее только отец. Но не ее врач. — Это было произнесено безапеляционным тоном, который она время от времени позволяла себе.
Было ясно, что для нее это вопрос принципа, и она не желала проявлять никакой уступчивости. В общем-то, она была права. Но применительно к конкретному случаю, я боялся, что прогулка с простуженным ребенком может способствовать инфекции, после которой мы все вынуждены будем сидеть в квартире, вопреки моему желанию как можно скорее освободиться, устремившись навстречу женщине, которую с того самого момента, как я вновь увидел ее, я знал — не могу уступить никому.
Не могу и не уступлю. Уступить ее, даже в мыслях, означало бы подвергнуть себя саморазрушению, лишить меня той силы, что позволяла сосуществовать рядом с Микаэлой и ребенком, более того, даже с моими родителями, которые с недавних времен смягчились настолько, что верили каждому моему слову и готовы были сделать все, о чем бы я их не попросил. И мне требовалось не так уж много, чтобы я мог перенести наваждение, преследовавшее меня день и ночь, — все, что мне было нужно, это случайная ее улыбка, способная придать мне смелости зайти снова в ее офис и признаться в любви с храбростью отчаяния, которое в конечном итоге не может ей не польстить. Польстить и зажечь в ней встречный огонь, несмотря на постоянное присутствие преданного мужа, который непрерывно целует ее вне зависимости от места, времени и наличия окружающих…
Но когда Микаэла вернулась с ребенком, который выглядел совершенно здоровым и розовым от прогулки на морозном воздухе, безо всяких следов утренней простуды, я был восхищен материнским инстинктом, который с такой непревзойденной точностью диагностировал незначительность легкого посапывания, которое показалось мне таким важным. И снова я понял, насколько права была моя мать, когда во время первого знакомства с Микаэлой предсказала, что как только она родит, она тут же отвлечется от своих проблем и найдет свое место в этом мире, и даже ее незадача с получением аттестата зрелости, перестанет иметь для нее значение. Сейчас она казалась мне настолько привлекательной, в момент, когда поменяв девочке пеленки, она принялась кормить ее грудью, что у меня мелькнула неглупая, на мой взгляд, идея — по-быстрому затащить ее на ночное дежурство; возможно, это помогло бы мне уменьшить вожделение, которое уже сжигало меня при мысли о женщине, только что прилетевшей в страну, которую мне предстояло пригласить в самое ближайшее время на чашку чая вместе с ее мужем, чтобы они могли взглянуть на ребенка и поднести ему купленные заранее подарки, — а мне дать возможность узнать что-либо о планах, связанных с моим возвращением в израильскую больницу, убедившись что английская дверь и в самом деле ведет домой, а не захлопнется у нас перед носом.
Но моя замечательная секс-идея нисколько Микаэлу не вдохновила. Ее новая подруга — все та же акушерка — рекомендовала ей полное половое воздержание в течение трех месяцев после родов, чтобы дать организму прийти в норму после родового шока. А поскольку спорить с акушеркой я не мог, я остался в таком напряжении, что не смог уснуть даже после ночной смены, и потащился ранним утром снова в больницу. Там я оставил Шиву в яслях и стал бродить туда и сюда вокруг офиса сэра Джоффри, надеясь столкнуться с Лазарами. И столкнулся. Издалека я расслышал уверенные шаги Дори, а затем увидел ее глаза, смотревшие на меня с недоумевающей тревогой, поскольку, как я понял, она решила, что я болтаюсь по коридору исключительно из-за надежды встретить ее возле офиса сэра Джоффри, и разве она ошибалась? Тем не менее я решил воспользоваться случаем и попросил ее зайти к нам и посмотреть на Шиву. Если бы я не поймал ее на ходу, без сомнения, она, словно маленькая толстенькая собачка, проследовала бы за своим мужем, встречавшимся с сэром Джоффри, который, как мне уже рассказал об этом накануне Лазар, успел предложить тель-авивской больнице побывавшие в употреблении приборы для анализа и анестезии, оказавшиеся в Лондоне невостребованными. Мне же стало совершенно ясно, что приглашение посмотреть на ребенка ей пришлось по душе. И Лазар, которому не терпелось взглянуть на оборудование поближе, чтобы удостовериться, что подарок сэра Джоффри не таит в себе никакого подвоха, посоветовал жене принять мое предложение.
— Ну, Дори, в чем дело? Пойди и взгляни на беби, и если Бенци свободен, может быть, он покажет тебе собор Святого Павла, который ты сегодня хотела посетить? Боюсь, что я застряну здесь надолго, а после всего этого мне предстоит еще встретиться с человеком, который отвечает за вечеринку в честь „Общества друзей“.
— А когда же ты сам увидишь ребенка? — оскорбленно поинтересовалась Дори, как если бы подобное мероприятие было из тех, что нельзя пропустить.
Но я, вне себя от радости, что смогу остаться с ней наедине, возможность чего так невероятно легко свалилась на меня, быстро уверил их в разрешимости этой проблемы.
— У вас будет еще множество случаев увидеть малышку, уверяю вас, — убежденно успокаивал я Лазара, который, похоже, вовсе и не горел таким уж энтузиазмом, после чего мы условились, что я доставлю Дори сюда же, в офис сэра Джоффри в течение двух ближайших часов.
И вот так, в результате неожиданного стечения обстоятельств, она неожиданно оказалась в моем распоряжении, пусть даже всего лишь на два часа, но зато в совершенно незнакомом ей месте, одетая в тунику из синего бархата, памятную мне по Индии, которая, похоже, относилась к тому виду одежды, которую можно было носить всюду. На своих высоких каблуках, уверенно отбивавших четкий ритм, она зашагала рядом со мною — холеная, надменная женщина средних лет, которая, к тому времени, пока я достигну ее возраста, не исключено, уже простится с этим миром. И эти новые для меня мысли наполнили меня не только печалью, но и каким-то глубоко нежным чувством. Самым приятельским образом, но не переходя никаких границ, как если бы мы никогда не лежали обнаженные друг возле друга, я начал расспрашивать Дори о ее матери и как у нее идет жизнь в доме для престарелых — о чем, как я знал, она любила поразговаривать, наполняя речь одним нам понятными намеками.
