Ринтын стал заправским возчиком. Он уже больше не боялся Сильвы, научился ее запрягать, распрягать, задавать корм и даже по-особому причмокивать, Лошадь узнавала его издали и начинала как-то смешно топтаться, поднимая то одну, то другую ногу, будто радостно пританцовывая.
Уборка подходила к концу. Председательша подсчитала заработок университетской бригады, и на каждого вышло чуть ли не по пять мешков картофеля.
Приближалось время отъезда, время расставания с деревней, с полями, с лесами, с темными вечерами, когда кругом ничего не видно и тишина такая, что слышишь только дыхание любимой. Возможно, что и в городе можно будет встречаться с Машей, но не каждый день, как здесь. Она живет в другом общежитии, учится на другом факультете…
Последние дни Ринтын загрустил и помрачнел. Он стал еще более неразговорчивым, чем обычно. Маша сразу заметила перемену в его настроении и допытывалась:
— Что с тобой? Уж не заболел ли?
Это участие, ласка так волновали и расстраивали парня, что он предпочитал одиночество. Он уходил к реке, находил укромное место и садился на сырой берег.
И все же мысли его все чаще обращались к Маше.
Он почувствовал, что так дальше продолжаться не может, и решил тайком уехать.
Днем, когда все были в поле, Ринтын собрал свой чемодан, взвалил на плечи и пешком отправился на станцию Вруда. Уже на станции он обнаружил, что денег у него нет: едва-едва набралось на билет до районного центра Волосово.
15
Ринтын сошел на станции Волосово рано утром. На пустынном перроне стоял лишь дежурный в помятом железнодорожном мундире и в красной фуражке. Он держал в руках свернутый желтый флажок.
Ринтын обогнул здание вокзала и вышел на улицу. На высоком столбе громко говорило радио. У пивного ларька коза нюхала лужу. Чуть подальше, на покосившейся скамейке, сидели два парня и лузгали семечки, сплевывая себе под ноги.
Изредка мимо пылила грузовая автомашина, погромыхивала телега, нагруженная корзинами с овощами. Ринтын бесцельно шагал по пыльной улице. За заборами прятались дома — большие и маленькие, с белыми занавесками на окнах. За заборами текла своя жизнь.
На улице становилось все больше людей, они шли с кошелками в руках: где-то дальше находился рынок.
Ринтын шел и думал о том, что он поступил крайне опрометчиво, пустившись в дорогу без денег. Что же делать дальше? До Ленинграда еще порядочно ехать, где тут достанешь денег? Ему захотелось есть. Да так, что в животе тупо заныло. Это было совсем не то ощущение, которое наступало перед обеденным перерывом в деревне. У этого голода не было приятного ожидания предстоящего насыщения.
В колхозе кормили небогато, но сытно. На первое, как правило, были щи или борщ, и такие густые, что ложка в них стояла торчком. На второе обязательно кусок мяса и сколько хочешь картофеля. Обед либо запивали молоком, либо круто заваренным чаем с сахаром. На хорошо оструганном дощатом столе стояла корзинка с толсто нарезанными ломтями хлеба…
Ринтын добрел до базара. Рядами тянулись грубо сколоченные прилавки. Чуть поодаль, у коновязей, стояли телеги, рядом коровы, овцы, лошади, козы. В больших ящиках с редко набитыми планками хрюкали поросята и пытались просунуть наружу свои подвижные пятачки.
Торговали без большого шума, деловито. Покупатели подолгу присматривались к товару и, видимо, отлично знали цену, продавцы с ними не спорили.
Но стоило появиться между рядов Ринтыну, как на него сразу обратили внимание.
— Ряженки попробуйте! — кричала полная розовощекая женщина.
— А вот сметанка, сметанка, — шамкала беззубым ртом аккуратная старушка в теплом шерстяном платке.
— Купите мед! — густым басом требовал высокий мужчина в негнущемся брезентовом плаще. — Можете попробовать.
Он зачерпнул из ведра деревянной ложкой желтого янтарного меду.
Ринтын изо всех сил зажмурился и поспешил выбраться из этого ряда, полного всяческих соблазнительных вещей. Но впереди оказался ларек булочной. Из дверей вышла большая девочка в блестящих резиновых ботиках. Она отщипывала от батона кусочки и запихивала в рот. Булка, по всему видать, была свежая, мягкая.
Ринтын поспешил мимо хлебного ларька и в изнеможении опустился на лавку, врытую недалеко от забора. В горле было сухо. Хотелось пить. "Надо выбросить из головы мысли о еде", — решил Ринтын. Капитан Эрмэтэгин всегда советовал: если хочешь выбросить из головы что-то назойливое, надо вслух прочитать хорошие стихи. Но вместо стихов в памяти всплыла много лет назад прочитанная повесть Кнута Гамсуна «Голод». Ринтын тогда без особого желания взял в библиотеке книгу в серой обложке с тремя словами — «Голод», "Пан", «Виктория»… "Пан" и «Виктория» стерлись в памяти, а «Голод», он и поныне хорошо помнится… Может быть, продать пиджак? Вон в конце забора торгуют разным барахлом.
Ринтын увидел невдалеке будку холодного сапожника. На траве сидели мужики и, размотав портянки, ожидали, когда мастер прибьет отставшие подошвы. Сапожник в черном брезентовом фартуке вгонял гвоздь за гвоздем, вынимая их изо рта. Он еще и ухитрялся что-то напевать. Ринтын прислушался. Сапожник пел сквозь стиснутые зубы:
Стелются черные тучи,Молнии в небе снуют.В облаке пыли летучейТрубы тревогу поют…
Песня так не подходила к обстановке, что Ринтын улыбнулся про себя.
Сапожник низко склонился над своим инструментом, и Ринтын не мог видеть его лица. Но он уже знал, какое оно — немного продолговатое, мягкое: голос сапожника удивительно напоминал голос Анатолия Федоровича — начальника Гуврэльской полярной станции, а люди с одинаковым голосом, как приметил Ринтын, часто похожи друг на друга. И вдруг ему пришла в голову мысль, что помощь придет именно от этого человека.
Сапожник поднял голову, и Ринтын обрадованно улыбнулся: он в точности был таким, каким представлялся ему. Сапожник, заметив Ринтына, сначала нахмурился, потом усмехнулся.
Ринтын продолжал сидеть на скамейке. Ему не хотелось уходить с этого места, к тому же от голода он испытывал неприятную слабость.
Заказчиков у сапожника не убавлялось. Люди подходили, занимали очередь, разувались и терпеливо ждали. Мастер изредка кидал взгляды на Ринтына и стучал-стучал своим молотком.
Солнце пекло в затылок, нестерпимо хотелось пить.
— Больше в очередь не становиться! — громко объявил сапожник. Закрываюсь на обед!
Он запер свою будку и подошел к Ринтыну.
— Ну и что? — спросил он так, будто продолжал ненадолго прерванную беседу.
Ринтын сразу же все рассказал.
— Где бы мне быстро и хорошо заработать денег? — спросил он. — Вы мне не посоветуете?
Сапожник вынул пачку папирос, предложил Ринтыну и закурил сам.
— Я знаю только один способ быстро достать деньги…
Ринтын в надежде даже привстал.
— Украсть, — коротко и жестко закончил свою мысль сапожник. После паузы продолжал: — Все остальные способы, насколько я разбираюсь в жизни, требуют труда и терпения.
Заметив, что Ринтын приуныл, сапожник спросил:
— Обедал?
Ринтын отрицательно мотнул головой.
— Пошли со мной!
У Ринтына просто не было сил даже для приличия сделать попытку отказаться. Он поспешно встал и пошел следом за сапожником, который довольно ходко шагал впереди.
— Работать тут тебе нечего, — говорил по дороге сапожник. — Отправим тебя в Ленинград так, бесплатно.
Сапожник жил возле железнодорожного полотна в небольшом домике, выкрашенном в веселую зеленую краску.
— Жена у меня стрелочница, — объяснил сапожник, открывая калитку.
В небольшой комнате было пестро и весело от обилия вышитых подушечек, салфеточек. Сапожник сказал:
— А теперь пора и познакомиться, как водится среди добрых людей. Меня зовут Михаил Михайлович, а вот женушку кличут по-хохлацки Оксаной. Будем знакомы.
Михаил Михайлович вкратце рассказал жене, в какую беду попал Ринтын, и добавил:
— Так ты попроси своего начальника, пусть посодействует студенту.
Оксана ласково и жалостливо посмотрела на парня и сказала:
— Сделаем.
Никогда так вкусно не приходилось есть Ринтыну! Оксана подкладывала кусок за куском и дважды наполняла борщом большую тарелку.
— Бедный, не сытно-то студенту! — посочувствовала она.
Михаил Михайлович давно уже закончил трапезу, сидел рядом и помогал жене потчевать Ринтына.
— Набирайся, студент, — проговорил он. — Твой поезд будет только завтра утром. Не торопись.
Наконец Ринтын отвалился от стола.
— Спасибо, — растроганно сказал он. — Я не знаю, как вас и благодарить.
— Чего уж там! — махнул рукой Михаил Михайлович. — Как говорится у нас: чем богаты, тем и рады. Ну, нам на работу, а ты тут отдыхай.
