– Серьезно? И сейчас она у тебя дома?
– Угу… У меня, Ян.
Я сгораю от стыда, а он смеется.
– Ну, лан. Оставила и оставила, Ю.
– Нет… Я должна отдать.
– Не должна, – отмахивается. – Пусть будет у тебя.
– У меня сейчас много всего, Ян… Я отдельную коробку завела. Там фантики от чупа-чупсов, обертки от батончиков, талончики из Луна-парка, футболка с твоей фамилией, фотографии… И цепочка, Ян.
Он усмехается.
– Теперь еще и пуля будет. Гранатовая.
– Нет… Ее я буду носить. И ты… Обещаешь не снимать?
– Хах. Обещаю, Ю. Если ты успокоишься насчет цепочки.
– Но цепочка дорогая… – возражаю несмело.
– У меня, кстати, твое зеркальце валяется. И пара резинок. Я припрятал. Нагло, Ю. И меня, в отличие от тебя, совесть не гложет. Хах, я отдавать ничего не собираюсь.
– Ну… Это мелочи, – шепчу я.
И краснею. От удовольствия.
– Вот и оставим все, как есть.
А потом… Ян целует меня, пока не немеют губы. Чувствую их так странно. Когда поднимаюсь домой, ощущение, что на пол-лица стали. Мама, конечно, замечает. Не может не видеть. Краснеем синхронно. Но, хвала Богу, это не обсуждается.
– Помирились? – выдыхает с надеждой.
– Нет… Не получилось.
– Как же так? – сокрушается мама.
А папа будто зеленый становится.
– Может, завтра… – роняю я, проталкиваясь мимо них в сторону спальни.
– Что же он сказал? – нагоняет меня взволнованная мама.
– Сказал, что любит.
– О, это уже хорошо!
Весь день мониторю местный новостной паблик. Сердце замирает, когда появляются фото пойманных журналистами у здания суда Нечаевых. Все они нереально красивые, в строгих костюмах, серьезные и уверенные, отстраненные и недосягаемые.
Долго смотрю на Яна.
Теряюсь, ведь кажется, что совсем другого человека вижу. Не того парня, который вчера зацеловывал и шептал о чувствах. И уж точно не того, который любит дурковать и смеяться. Даже не того, который гоняет в футбол и рассекает по городу на байке. Слишком неприступным и жестким выглядит этот Ян Нечаев. От него веет холодом.
– С какого хера футболок под одиннадцатым номером нет? – в очередной раз цепляется ко мне Кира. – Не слишком ли много ты на себя берешь? Болеть за Нечая может каждый! А ты взяла и лишила нас возможности его поддержать! Охреневшая!
Опешив, не знаю, что ей ответить.
– При чем здесь я? Ян сам так решил, – отмазываюсь, краснея. – Не веришь мне, так спроси оргкомитет!
– Угу-угу… Сама небось с его номера настрочила!
– Что? – задыхаюсь от возмущения. – У меня нет привычки брать его телефон!
– Хм… А стоило бы! Идиотка!
Стою с разинутым ртом и беспомощно наблюдаю за тем, как Кира с видом победителя удаляется.
Впрочем, понять, что она хотела этим сказать, не пытаюсь. Осознаю, что руководствуется Котик исключительно ревностью.
Учебный день завершается, а новостей из суда, который начался в десять утра, до сих пор нет. На сообщения Ян не отвечает – висят все непрочитанными. Волнуюсь, безусловно, но звонить не решаюсь.
Плетусь в медиатеку, только бы не ехать домой. Там ведь обязательно начнутся расспросы и давление. Не до этого мне. Пытаюсь заниматься. Только вот сфокусироваться на материале получается плохо.
– Что ты тут делаешь? – выдыхает мне в ухо Мадина, заставляя от неожиданности подпрыгнуть. Пока прикрываю ладонью экран телефона, где снова новостной паблик открыт, Скоробогатова плюхается на соседний стул. – Ма-харошая, – обращается ко мне, а смотрит на пришедшего с ней Валика. – Кексик, объясни своей подружке, что мы ситуацию тоже мониторим. Как и многие, болеем за отца Нечаева. Чего стесняться-то?
– Я не стесняюсь, – выпаливаю спешно. – Просто… Думала, это нельзя афишировать.
– Смеешься, что ли? Афишировать! Весь город так или иначе в курсе. Только тупой не следит за делом Нечаева.
Подтверждение словам Мадины случается неожиданно и очень впечатляюще. В какой-то момент в медиатеке универа на большом экране, который находится в центре зала, появляется прямое включение из зала суда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Все присутствующие стоят и внимательно с неприкрытым волнением слушают оглашаемое решение.
Я нахожу взглядом семью Нечаевых, когда в сознание врезаются слова:
–…постановил: освободить Нечаева Романа Константиновича…
Договорить судье удается не сразу, потому как тишина в зале прерывается. Родные и близкие плачут, торжествуют и обнимаются. У меня самой слезы заливают щеки, когда я вижу, как Ян прижимает к себе маму, как подскакивают и ликуют его братья, как горделиво вскидывает голову все еще огражденный стеклом от общества отец.
– Я понимаю ваши эмоции… Должен сказать, мне тоже трудно говорить, но прошу вас соблюдать тишину, чтобы я мог закончить оглашение приговора, суть которого вы уже поняли, в официальном порядке, как того требует закон, – призывает судья, с трудом владея голосом.
На медиатеку он, увы, влияния не имеет. Поднимается шум, который не способны остановить даже сотрудники. Впрочем, по лицам заметно, что они радуются за Романа Константиновича вместе с ребятами, которые успели полюбить и проникнуться уважением к Яну.
–…освободить из здания суда, – все, что улавливаю я, лишаясь возможности что-либо видеть.
А когда удается восстановить эту функцию, трансляция показывает воссоединение семьи Нечаевых. Я так за них рада, что еще долго рыдаю у Валика на плече.
– Так… Ну… – толкает Мадина, когда я затихаю. – Думаю, нам пора. Статья сама себя не напишет, а киска сама себя…
Андросов закашливается, даже краснеет от натуги.
– Ага, борщ сам себя тоже не сварит, Мадя.
– Бош! – в исполнении Скоробогатовой это человеческое «Боже». – Бош, какой, к черту, борщ? Фу.
– Фр-р… Сделаю вид, что не помню, как ты в прошлый раз наяривала ночью вприкуску с салом…
– Что??? – возмущается Скоробогатова, непривычно зардевшись. – Ты, вероятно, бредишь. Наяривать ночью я могу только…
– Сходи помолись, Мадя. Может, память вернется.
– Ты… Достал! – вспылив, подскакивает на ноги и демонстративно уносится прочь.
– Не пойдешь за ней? – шепчу Валику.
– Пф-ф… Больно нужно, – отмахивается он. Но я ведь вижу, что расстроен. – Может быть, позже… Как-нибудь…
Ничего более не говорю ему, просто потому что сама не знаю, как в такой ситуации лучше действовать. Собираем вещи и вместе идем на трамвайную остановку. Уже в дороге мой телефон наконец-то звонит.
– Юния, к тебе Свят приходил, – сообщает Агуся.
– Ох… А почему ты плачешь?
– Он был очень расстроен… – вырывается у нее сбивчиво. – Ты в курсе, что обвинения по этому чертовому делу предъявлены теперь его отцу??? – шок, который вызывает эта информация, не может быть продолжительным. Потому как Агния сердито добавляет: – Вместо Нечаева!
– Постой, Агусь. Что значит, вместо Нечаева? Он-то при чем теперь? Его оправдали законным путем!
– Угу… Конечно!
– Все, давай. Поговорим дома.
Отключившись, пробую связаться со Святом. Но он вызов не принимает.
А потом… Мне звонит Ян, и я обо всем забываю.
– Ю… Папа дома.
Говорит тихо, но сколько же в его голосе счастья.
– Я очень рада, Ян.
Уставившись в серые пейзажи за окном, чувствую, как по щекам вновь бегут слезы.
– Хочу, чтобы ты пришла.
– О, а можно?
– Конечно. Я должен вас познакомить.
– Тогда… Я выйду за две остановки до дома. Пересяду на маршрутку.
– Я сам тебя заберу.
Не возражаю.
Выхожу, как договаривались. Пишу, что буду на паркинге мебельного магазина. Пока жду, еще раз пробую дозвониться до Свята. Но результата нет. Поэтому отправляю сообщение.
Юния Филатова: Привет. Ты заходил? Можем встретиться вечером?
Когда прилетает ответ, у меня по спине мурашки бегут.
