— «Да. Вот там, в сенях, термос стоит. Я сейчас тут, с вами, поем, заодно познакомлюсь».
— «А вы с незнакомыми мужчинами гулять боитесь?»
— «Я нет, а вот они — бывает. Давайте, раз такой из себя мужчина, поухаживайте за дамами. Посуда в шкафу справа…»
Старпом накрыл на стол, приволок термос и разложил по тарелкам горячую кашу с мясом. Ливия пододвинула посуду и принюхалась. Потом покосилась на Светлану, которая уже деловито орудовала ложкой.
— «Это каша?»
— «Ну да. Grechnewaya каша. А что?»
— «На Континенте гречку не едят», — пояснил Старпом, тоже весьма осторожно пробовавший блюдо, — «Выращивают на корм скоту. И я их понимаю… На вкус как будто сапожные гвозди. Только не спрашивайте, откуда я знаю».
— «Зажрались там на вашем Континенте…» — буркнула Светлана, — «Отличная каша…»
— «Возможно, дело в привычке. Есть такие вещи, к которым надо приучаться с детства».
— «А почему вы называете её „Grechnewaya“?» — Ливия, все таки, рискнула попробовать и теперь задумчиво жевала.
— «Потому, что раньше эту крупу ввозили из Греченя. Город такой. Я могу попросить, чтобы что-то другое приготовили».
— «Нет, все нормально. Я родом с Лоски и там похожая каша в ходу. Она считается пищей бедняков. Нам часто её давали в приюте. Разумеется, без крупных кусков свинины. Я просто не ожидала, что у вас её настолько любят».
— «Мы вообще полны неожиданностей», — Светлана повернулась к Старпому, — «А вы есть будете?»
— «Попробую», — Старпом решительно сунул ложку в рот и скривился, — «Ох и гадость… Но, судя по металлическому привкусу, должна быть зверски полезна. И, кстати, если не принюхиваться, то идет гораздо лучше. Возможно, в этом даже что-то есть. Ладно — что это мы все о еде да о еде? Давайте поговорим о Аургельгарде. Насколько я помню, его открытие вызвало в научных кругах настоящую бурю. Даже Руба не стала такой сенсацией. Больше шума наделал только отказ вашего правительства допустить сюда других ученых».
— «Тут наших хватает».
— «Да, однако, вы же понимаете, что все подумали?»
— «Что мы врем?»
— «Хуже. Что вы раскопали тут что-то такое, что хотите оставить себе и только себе».
— «Да-да… Наследие асов, Бьернхельм и Форбург в ярости, остальные в шоке. Это их проблемы. Мы честно предупредили, что атаки на наши суда, в том числе и научные, без ответа не останутся. Все их болевые точки нам давно известны и пнуть по ним — вопрос техники».
— «Так вот с чем это связано? А вы довольно злопамятны».
— «Мы просто злые. И память у нас хорошая. Вы, кстати, откуда знаете двергскую письменность?»
— «А вы? Их руны не сильно отличаются от северных, так что, чтобы понять, что это именно двергское письмо, а не просто фраза на Старой Речи, её надо было именно прочесть».
— «Мы нашли в Аургельгарде довольно много двуязычных надписей — обычное дело для крупного торгового города, где вели дела разные народы и смогли, на их основании, составить словарь. Но, как вы правильно заметили, ученых из других стран сюда не допускали. Значит то, что про вас говорили, правда?»
— «Скорее всего нет, но вы продолжайте».
— «Зачем?» — Светлана решительно отодвинула тарелку, — «Я в эти игры не играю. Не хотите говорить — ну и фиг с вами. Доедайте и пошли. Если такой умный, может поможете с парой вещей».
— «Ну вот…» — с видом полнейшего разочарования, Старпом доел кашу и начал натягивать дубленку, — «Вы меня, прямо таки, озадачили».
— «Чем? Тем что вы весь такой загадочный, а мне не интересно? Да подумаешь…»
Развернувшись Светлана вышла, впустив, вместо себя, волну мороза. Старпом, повоевав с пуговицами, повернулся к Ливии.
— Вы, надеюсь, не в обиде, что я оставляю вас в одиночестве?
— О нет. Тем более, что эта Светлана, похоже, куда лучше сумела вас разглядеть.
— Опять сарказм?
— Злорадство. Она ведь права? Вы наслаждаетесь вниманием к вашей персоне и не привыкли слышать в свой адрес: «Ну и фиг с вами»?
— Северянки и их фирменная прямота. Я очарован. Вы не ревнуете?
— Обещаю подумать об этом на досуге…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})* * *
Поезд прибыл с утра. Станция, «Энмылына», несмотря на нахождение под ледяным куполом, была оборудованная небольшим вокзальчиком с полноценным залом ожидания, где Ливия, с огромным облегчением, снова встретила освобожденных из застенков ордена людей. Они по прежнему выглядели слегка сбитыми с толку, но держались уже гораздо более уверенно.
— Учитель Этан, как вы?
— Ливия? — кто-то уже успел сделать или одолжить Этану очки, которые он постоянно поправлял, успев от них отвыкнуть, — Прости, не узнал тебя в этой одежде. У меня все прекрасно, спасибо, что беспокоишься. Нас очень хорошо покормили и комфортно разместили. Это же залесцы, если я не ошибаюсь?
— Да.
— То есть ты работала на них? Почему ты сразу не сказала?
— Не знаю. Я так привыкла прятаться и скрывать… С вами говорили? Вы объяснили им, кто вы?
— Да. Очень вежливый молодой человек, весьма начитан, даже цитировал некоторые мои работы. Мы с ним проговорили, наверное, час. Сказал, что мною заинтересовались в каком-то Институте. Спрашивал, кого еще из моих собратьев по несчастью я могу порекомендовать.
— Вы успели познакомится?
— Давно. Запереть столько умных людей в одном месте и думать, что они не сумеют найти способ общаться?
— Понимаю. Как вам это место, кстати?
— Восхитительно! Но, я так понимаю, что для того, чтобы попасть сюда, ты угнала «Эвокат»?
— Не совсем я…
— А! Конечно же… Это, наверное, все твой приятель? Я только сейчас понял, что это его так усиленно искали… Где он, кстати?
— Снаружи. Ему тоже надоели замкнутые помещения…
Старпом, всю ночь проведя в развалинах, был, тем не менее, бодр и полон сил и, оказавшись на станции, немедленно заинтересовался отличием залесских железных дорог от континентальных.
— «Насколько я вижу, она у вас намного шире континентальной. Метр восемьдесят, кажется?»
— «Да — что-то где-то так», — кивнул куривший рядом уже знакомый ему лейтенант, — «С какими-то копейками».
— «Это было выбрано из каких-то особых соображений или просто исторически сложилось?»
— «На эту тему, такую историю всегда рассказывают: когда обсуждали вопрос с устройством железных дорог, то у изобретателя первого паровоза поинтересовались, из каких соображений он выбрал колею именно такой ширины. На что тот ответил, что такую ширину выбрала артель, строившая опытный участок пути. Приказали привести старосту этой артели.
Приводят его, вокруг инженеры всякие, генералы, начальство высокое, ну, мужик немного подрастерялся. Его спрашивают: „Почему такая колея?“ и он начинает объяснять. Мол артель у него — семейная. Сам он руководит, брат — шпалы тешет, снохи их смолят, сыновья — рельсы таскают, племянники — землю копают… Ему говорят: „Это-то понятно, мы тебя про колею спрашиваем?“ А он продолжает: „Так вот и так, значится, вся семья при деле. Кроме младшенького — Еремки. Здоровый уродился, но бестолковый, то шпалу поломает, то рельсу погнет. Ни к какому делу его приставить нельзя“. „Что ты про своего Еремку — ты про колею говори!“ — уже все терпение теряют. А староста такой: „Так я про неё и говорю — все при деле, кроме Еремки.
Думали думали, куды его пристроить и решили — пусть хоть рельсы шить помогает. Одну нитку сделали, потом Еремка на шпалу ложится, пятками в неё упирается и вторую рельсу к своей башке прижимает. А в нем — аккурат метр восемьдесят. И так — до самого Стоярска“. Все, само собой, сперва оторопели, потом поржали, а потом кто-то спрашивает: „А че ж, если в нем аккурат метр восемьдесят, колея чуть шире вышла?“ Староста руками разводит: „Так этот дурень сапоги не снял“!»
— «Смешно, но это, как я понимаю, всего лишь анекдот?»
— «Разумеется. Вы, лучше, у напарника моего спросите. Он точнее скажет».
— «Почему вы так уверены?»
— «Рядом с железной дорогой рос. В училище, если по койке не стучать „тук-тук, тук-тук“, вообще заснуть не мог».
