Он врал! Ибо великодушие в его глазах сменилось холодностью палача, размышляющего о погодных перипетиях.
Корсаков все-таки ожидал допроса, какой-нибудь разборки относительно его ночного звонка, давшего сигнал на доставку узника из тюрьмы Гуантанамо в местечко Олтеницы. В лучшем случае, он надеялся, что неведомого отца гения все же привезли с Кубы, но встреча его с сыном не состоялась по каким-то причинам. И теперь с него спросят за обман, за то, что дал ложный знак, заставил спешить, нарушая их определенный регламент. При таком раскладе оставался шанс поправить дело, например в присутствии партнеров добиться вразумительного ответа Сторчака, когда сообщат информацию и вынудят Алхимика явиться к месту встречи. И пока она не состоится, можно даже перетерпеть и побыть под надзором молчаливых, воняющих селедкой, мускусных молодцев…
Чюрайтис не оставил никаких надежд.
– Ваши люди похитили нашу «золотую акцию», – проговорил он, почти не разжимая истончившихся, посиневших губ, словно чревовещатель. – И сдали вас. Ваша жизнь сейчас ничего не стоит.
Это был приговор.
У Корсакова вдруг отпало желание защищаться, чего он никогда не испытывал. Это не было отчаянием, равнодушием к собственной судьбе либо психологическим сломом, толкающим самоубийцу взять в руки пистолет или набросить себе удавку на шею; желание жить еще теплилось, еще тревожно семафорил инстинкт самосохранения, однако трезвое и отчетливое осознание того, что это уже сейчас невозможно в принципе, оказывалось сильнее, чем бессмысленные потуги ее, жизнь, отстоять.
Но при всем том сработал вбитый в голову еще в Высшей школе КГБ закон чекистской чести – не сдаваться, ничего не признавать, не соглашаться и все отрицать.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – с достоинством сказал Марат.
Наверное, партнер тоже знал о подобном воспитании кадров или в его школе были те же правила.
– Не нужно строить из себя героя, – как-то формально вымолвил он. – Вы не мальчик Марат Казей. Всё вы прекрасно понимаете!
Следовало бы независимо усмехнуться, однако не получилось – мышцы лица не слушались, сигнал крайней опасности достиг подсознания, и теперь его глубоко скрытая внутренняя суть противилась близкой смерти. Она, эта суть, не умела противостоять детектору лжи…
– Где моя жена? – холодно спросил Корсаков. – Приведите ее сюда, и тогда я стану говорить с вами.
Но и на такую уловку Чюрайтиса уже было не поймать.
– Вашу жену зажарили! – плотоядно ухмыльнулся он. – В винном соусе, вместо ягненка. И съедим на ваших глазах.
– Приятного аппетита, – пожелал Марат, теперь точно убедившись, что Роксаны на яхте не было.
Чюрайтис еще на что-то надеялся – может, на предсмертную исповедь, зная русские обычаи покаяния.
– Вас сдали ваши же люди. Они вас подставили под удар. Нет смысла защищать их. Теперь это не в ваших интересах!
Вероятно, партнер посчитал, что Корсаков каким-то образом принадлежит к тем, кто похитил их «золотую акцию», вынутую из кубинского банка – тюрьмы в Гуантанамо. То есть что он заодно с внучкой румынской королевы. Марата подмывало поиздеваться над ним, прикинуться тайным заговорщиком, напустить ясновидческого, прорицательского тумана, благо что полубезумные речи Роксаны не забылись. Перефразируя ее или в точности цитируя, можно было еще четверть часа упражняться в бессмысленном диалоге. И чуть-чуть оттянуть финал.
Однако вкупе с мышцами лица уже каменели бесплотные мышцы души, трепещущей перед неминуемой смертью, и все, что шло от ума, не повиновалось.
– Кончайте скорее, – по-русски сказал Марат, опасаясь умереть раньше смерти. – Чего тянете? Ножом в спину – и за борт…
Прибалту даже переводчик не понадобился – понимал, сучий сын…
– Вы знаете, как умрете? – однако же по-английски спросил он.
– Знаю… Труп выбросит на камни в безлюдном месте.
– Нет, вы не знаете! – восторжествовал Чюрайтис. – Принесите гитару!
Гитара была у них где-то недалеко, принесли быстро.
У партнера отчего-то заблестели глаза. Он ударил несколько раз по струнам, послушал звон и стал настраивать – щипать одну, басовую, и раскручивать колок на грифе…
20
Экскурсоводша не один день придумывала достойное занятие Сколоту. Сначала хотела поставить его смотрителем в зале зеркал – это чтобы научил ее считывать информацию. Потом спохватилась – дескать, слишком людное место, крупный план: близко увидят, узнают, – и отправила присматривать за пасекой, ибо без Стратига пчелы оказались бесхозными. Сколот не успел сосчитать ульи и принять беспокойно гудящее хозяйство, как Дара вернула его, велела надеть оранжевый спасательный жилет и послала на пристань, вроде как швартовым матросом и заодно смотрителем потемкинской лестницы.
Выстроенный наскоро причал возле музея словно магнитом притягивал туристические теплоходы, и они чалились в день по несколько, народу сразу прибыло. Сколот ловил концы, сброшенные с судов, привязывал за кнехты, после чего сопровождал пожилых дам, девушек на каблучках и детей до музейного крыльца: железобетонные ступени лестницы помимо всяких законов физики «играли» на солнцепеке. Утром они выгибались в сторону воды, норовя столкнуть поднимающихся обратно в реку, а вечером круто задирались к берегу, чуть ли не становясь дыбом и непроизвольно вынуждая спускающихся туристок приземляться на пятую точку. И только в ночные часы, когда никто не ходил, они выравнивались и обретали первоначальный вид.
Среди многоголосого гомона он все чаще стал слышать сначала финскую, потом немецкую и английскую речь. А вскоре и вовсе подвалило иностранное судно, шедшее по пути из варяг в греки, и словно пробило пробку: заморские туристы стали являться каждый день. Дара с удовольствием тараторила на разных языках, водя экскурсии, вид забытых вещей заметно преображал пестрые толпы, и если они вваливались в музей галдящей, смеющейся оравой, то выходили уже тихими, задумчивыми, и в оловянных, искушенных и жаждущих развлечений глазах появлялась еще легкая, как весенняя зелень, светлая печаль.
У Сколота, взиравшего на их корабли, созрела мысль, как можно скоро и без лишних хлопот добраться для начала до Германии. Тем паче принесло попутный круизный лайнер с эстонской командой и питерским речным лоцманом. Он-то и рассказал швартовому, что немцы второй месяц в пути, изрядно притомились от путешествия по России и сейчас возвращаются домой, в Росток. Казалось, оттуда до Румынии уже рукой подать…
Первая попытка проникнуть на борт не удалась, команда несла бдительную охрану, а туристы так спешили, что экскурсия в музей заняла у них всего около часа, тогда как иные суда оставались у причала даже на ночь и пассажиры допоздна потом бродили по парку. Немцы торопливо загрузились на свой теплоход и на ночь глядя отвалили от пристани, однако белоснежный новенький красавец изрыгнул тучу черного дыма, порыскал носом по сторонам и скоро вновь потянул к причалу. Пришвартовывать его уже пришлось вручную, двигатели заглохли, и сошедший на берег лоцман сказал, что они недавно заправились и, верно, попалось плохое топливо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
