впервые должен был встретиться с Тьером как с представителем французского правительства — это давало осторожные надежды на то, что переговоры сдвинутся с мертвой точки. Оба участника переговоров держались подчеркнуто любезно по отношению друг к другу. Предложение Тьера о перемирии сроком на двадцать пять дней для проведения выборов во Франции получило поддержку Бисмарка. Французский представитель хотел на этот срок добиться от немцев пропуска в осажденный Париж продовольствия, однако это встретило противодействие германских военных. Те были готовы согласиться ослабить блокаду только при условии сдачи нескольких парижских фортов. Это было самым тяжелым требованием, однако Тьер предпринял попытку получить согласие правительства и на него[872].
В ход переговоров, однако, вновь вмешались внешние обстоятельства: вслед за известием о капитуляции Базена в Париже вспыхнули беспорядки, едва не закончившиеся для правительства «национальной обороны» плачевно. Жюль Фавр отдал указание Тьеру прервать переговоры с немцами и возвратиться в Тур. До наступления полного военного истощения и исчезновения последних надежд на деблокаду Парижа правительство не могло пойти на германские требования без риска быть сметенным в одночасье всеобщим возмущением.
Между тем, возобновление в Версале франко-германских переговоров о перемирии, исход которых не казался изначально предрешенным, побудило российское руководство отказаться от наиболее тяжелых статей Парижского трактата 1856 г., подписанного после поражения в Крымской войне. Речь шла об отмене положения о демилитаризации Черного моря, лишавшего Россию права иметь здесь флот и укрепления на побережье. Решение это подготавливалось российской дипломатией на протяжении всей второй половины 1860-х гг. Не были секретом ревизионистские надежды Петербурга и для европейских дипломатов[873]. Поэтому отказ России от демилитаризации своих черноморских берегов, оглашенный Горчаковым 31 октября 1870 г., полной неожиданностью для великих держав не стал, что, однако, не умалило их протестов.
Что касается Бисмарка, то сам он неоднократно напоминал российскому руководству о возможности пересмотра Парижского трактата. Он безусловно был заинтересован в том, чтобы связать Россию обоюдными услугами, рассчитывая на взаимность со стороны российского руководства в деле признания германских требований к Франции. Однако его насторожило то, что демарш Горчакова не был заранее согласован с прусским правительством. Министр-президент и Вильгельм I не скрыли от официального Петербурга, что избранный момент был Пруссии неудобен[874]. Официальным объяснением было то, что в разгар войны у Пруссии не было никакой возможности поддержать Россию в случае возможных осложнений. На деле же Бисмарк имел основания опасаться, что, первой «обналичив чек», Россия в дальнейшем окончательно утратит мотивы поддерживать прусскую политику, и без того недвусмысленно критикуемую Петербургом. Кроме того, с учетом ожидаемой острой реакции Великобритании и Австро-Венгрии действия России могли привести к возрождению против нее «Крымской коалиции» и дать Парижу новые надежды на поддержку извне[875]. Еще одним не очень приятным вариантом был созыв европейского конгресса по черноморской проблеме, на рассмотрении которого могли оказаться и вопросы франко-германского мирного урегулирования.
Кампания против действий России в британской прессе и впрямь стала приобретать к середине ноября 1870 г. градус подлинной «военной тревоги». На британском и российском флотах начались лихорадочные приготовления к возможному столкновению. Однако в итоге премьер-министр Гладстон и глава Форин-офис Гренвилл предпочли взять курс на компромиссное решение, сосредоточившись не столько на критике сути российского демарша, сколько на нарушении принципа «Европейского концерта». Позиция Лондона переводила вопрос в сферу юридической казуистики, формальности которой были улажены согласием России на проведение международной конференции[876]. Целью германской дипломатии стало никоим образом не допустить международного обсуждения на Лондонской конференции условий мира с Францией. Это стало условием участия Германской империи в ее работе в январе-марте 1871 г.
Глава 12
Перелом
«Мы находимся в эпицентре серьезного кризиса», — писал прусский кронпринц в своем дневнике в середине ноября[877]. В отличие от него, Мольтке реагировал на поражение при Кульмьере спокойно. III, IX и Х корпуса под командованием Фридриха Карла уже двигались от Меца и готовы были со дня на день выйти на дорогу Орлеан — Париж, перекрыв тем самым Орелю прямой путь на столицу. 14 ноября авангард 2-й армии достиг Фонтенбло. В главной квартире все еще рассчитывали на то, что с помощью свежих сил удастся захватить главную «кузницу Франции» в Бурже[878].
Однако проблема заключалась в том, что в Версале крайне смутно представляли себе как дислокацию, так и планы противника — «редко когда туман войны был столь плотным»[879]. Шеф Большого генерального штаба опасался, что Луарская армия двинется на северо-запад и соединится с французскими подразделениями, действовавшими к западу от Парижа. Такие планы у французов действительно существовали, и именно западное направление прорыва блокады было со многих точек зрения наиболее многообещающим. Парировать эту угрозу должна была группа под командованием великого герцога Фридриха Франца Мекленбург-Шверинского. В ее состав вошли изрядно потрепанный I баварский корпус фон дер Танна, 17-я и 22-я пехотные дивизии и многочисленная кавалерия.
Великий герцог с энтузиазмом приступил к выполнению своей задачи в районе западнее Шартра. Проблема заключалась в том, что он вновь и вновь наносил удары по воздуху. Полумифическая «Армия Запада» раз за разом оказывалась неуловимой. Единственными противниками немцев были небольшие отряды мобильной гвардии и франтирёров, которые вступали в бой, а потом быстро отходили. Долгие изматывающие марши по лесистой местности, идеально приспособленной для засад, и очевидная бессмысленность происходящего привели к тому, что боевой дух войск начал падать. Не облегчала жизнь и погода: на смену мягкой французской осени пришла зима, чередовавшая заморозки с оттепелями. Солдатам приходилось то маршировать под дождем, увязая в раскисшей грязи, то скользить по свежему льду. То, что противнику приходилось не легче, служило слабым утешением. Немецкие историки впоследствии утверждали, что соединению великого герцога удалось без боя рассеять два французских корпуса, заставив их в беспорядке бежать, избегая сражения[880], — однако в данном случае речь идет скорее о попытке выдать желаемое за действительное.
В главной квартире тем временем нарастало недовольство действиями герцога. Это дополнялось определенного рода соперничеством между командованием 3-й армии, в состав которой входила армейская группа, и главной квартирой, отдававшей приказы герцогу напрямую[881]. 22 ноября великому герцогу было наконец приказано двигаться на соединение с Фридрихом Карлом[882], на которого спустя пару дней было возложено общее командование на театре военных действий[883]. Кроме того, в качестве начальника штаба не особо одаренному в военном отношении правителю Мекленбург-Шверина («хороший солдат, но не стратег», как характеризовал его Ф. Хёниг[884]) был прислан генерал-лейтенант фон Штош, которого Мольтке считал одним
